– С середины лета… много подарков им отвез, а когда к нему недавно приезжали дядья, он позвал их и тайно расставил в кустах вокруг стойбища, чтобы те, если что, перестреляли наших дядей вместе с нукерами… и еще попросил их вывести его через горы на кереитские степи к хану Тогорилу.

– Во-он, оно что! – пораженно протянул Таргудай. – Да этот щенок давным-давно уже взрослый волк… Перестрелять своих дядей и уйти к кереитскому хану… В такие годы додуматься до этого…

Таргудай надолго умолк и сидел, застыв острым взглядом, не глядя на Бэктэра, и тот, улучив время, снова принялся за сладкие плоды.

– Слушай меня, Бэктэр, – наконец оторвался от своих мыслей Таргудай и пытливо посмотрел на него. – Нам с тобой, пока не поздно, надо убирать этого Тэмуджина… Он стал слишком опасен для вас. Если вчера он собирался убить своих кровных родственников, то завтра он возьмется за вас.

– А как, дядя Таргудай? – Бэктэр преданно посмотрел на него.

– Вот что мы с тобой сделаем…

В это время с восточной стороны донесся дробный топот скачущего коня и Таргудай прислушался. Кто-то на полном скаку приближался к айлу. Немного погодя топот послышался уже у юрт и, перейдя на рысь, замедляясь, смолк у коновязи. Послышались голоса… Вышедшие из малой юрты женщины расспрашивали приезжего мужчину, тот отвечал им:

– От бугунодского… скажите, нельзя промедлить… дело неотложное…

Женщина зашла в юрту. За ней, за пологом, промелькнули сгустившиеся сумерки.

– Приехал человек от бугунодского нойона Хубиту, говорит, что неотложное дело.

– Зови, – коротко приказал Таргудай.

Женщина вышла, и почти сразу торопливо вошел высокий мужчина в белой войлочной шапке. Коротко поклонившись, он резко выпрямился и быстро заговорил:

– Меня к вам послал бугунодский нойон Хубиту-мэргэн. На Аге меркиты большими силами напали на улусы киятских Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна. Те пока что отбиваются сами, но курени их со скотом уже откочевали вверх по Онону, другие тамошние рода снялись с мест и уходят на зимние пастбища… Война началась, Таргудай-нойон… наши нойоны просят подкрепления…

Гонец еще раз так же коротко поклонился, прижимая руку к груди, и снова выпрямился.

Таргудай, злясь, что нарушили ему покой, и копя в себе раздражение, было видно, собирался в ответ разразиться руганью, но тут вспомнил о Бэктэре. Он отчужденно посмотрел на него, раздумывая, и сказал:

– Мне сейчас некогда, ты иди в правую юрту, переночуешь там, а завтра утром возвращайся домой и жди. Делай все, как я тебе сказал, потом мои люди дадут тебе знак, и ты снова приедешь ко мне. Иди!

Бэктэр, опешив от услышанного, вышел из юрты, забыв забрать с собой подаренные ему сладости. Засыпая в пустой соседней юрте, и поздней ночью сквозь сон, он глухо улавливал суматошные звуки, голоса многих людей и шум в айле. Люди приезжали и уезжали, из большой юрты доносились злые крики самого Таргудая, и стихло все окончательно только к утру.

Утром его покормили холодным мясом и он, встав из-за стола, сказал женщине, вносившей вчера в большую юрту блюда:

– Дядя Таргудай разрешил мне взять с собой вчерашние сладости и плоды. Положите их мне в мешок.

Та насмешливо посмотрела на него, но пошла в большую юрту. Бэктэр вышел к своему коню, когда та вынесла старенький кожаный мешок и небрежно, мимоходом подала ему. Бэктэр надежно прикрепил мешок к торокам, сел на коня и выехал из айла.

Домой он добирался неторопливо, часто переводил коня на шаг и лениво покачивался в седле, уже другим, надменным и властным взглядом озирая окрестные холмы и низины. О начавшейся войне с меркитами, о дядьях, воюющих с врагами, почему-то не думалось. Только раз он мельком, как о чем-то далеком и ненужном, вспомнил об этом и равнодушно улыбнулся про себя:

«Хорошо, что мы не поехали к Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну на эту Агу. А то сейчас там опасно…»

Все думы его были заполнены разговором с Таргудаем и его обещанием. Снова и снова проносились в голове слова тайчиутского нойона:

«Ты!.. Ты будешь хозяином в своем айле!..»

Уверенный и воодушевленный теперь ехал он: отныне вся его жизнь пойдет в гору и будет идти по таким вершинам, которые доступны только настоящим, высокородным нойонам. Наконец-то наступило для него время правды и справедливости. Не Тэмуджин, этот сын пленницы, а он, Бэктэр, сын Есугея от законной жены, взятой по сватовству, со всеми древними обрядами, должен завладеть отцовским знаменем. И порукой этому слово самого могущественного среди монгольских нойонов, тайчиутского Таргудая, которого уважают и слушают почти все другие вожди племени. Что может быть надежнее и прочнее этого?..

«Наконец-то со мной заговорили как со взрослым, как с первым человеком в своем айле, – думал он. – А главное, о чем? О знамени! О самом важном, что может быть у нойона. Сказали прямо, без обиняков, что я достоин его, а не этот непомерно зазнавшийся выскочка Тэмуджин…»

И он уже представлял себе, как вызовут их обоих, вместе с матерями и братьями, на собрание нойонов племени и перед всем народом громогласно объявят, что отныне знамя должно быть у него, у Бэктэра, а Тэмуджина низложат и отправят нукером к какому-нибудь захудалому нойону, к тому же Даритаю. Сладостно замирало у него сердце, мстительно сжимались зубы, когда он представлял детей Оэлун опозоренными, отвергнутыми народом, понуро опустившими головы под справедливым судом племенных нойонов.

Бежавшие вверх по Онону подданные Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна всполошили многие стойбища и курени окрестных родов, увлекли их за собой, подняв немалую тревогу во всем племени. В один день окраинные северо-восточные кочевья вместе со всеми стадами и табунами хлынули внутрь племенных владений, под защиту больших куреней. Поначалу не знавшие истинного положения люди были до крайности перепуганы, думая, что началась большая война, подобная татарским или чжурчженским нашествиям прошлых лет. В разговорах назывались неведомо откуда взявшиеся числа о пятнадцати тысячах, о двух и трех меркитских тумэнах[10].

Хотя первый испуг прошел быстро и люди скоро опомнились, беды было нанесено немало: бежавшими без оглядки низовыми куренями, их стадами и табунами были потоптаны многие пастбища, приберегаемые родами на осень и зиму, у них самих от долгой скачки потеряли в молоке дойные коровы, не выдержав дороги, были брошены телята и овцы. В роду оронаров куда-то бесследно исчез косяк лошадей, и обвиняли в этом проходивших той ночью мимо них подданных Ехэ Цэрэна: мол, нойон конокрад и люди у него такие же.

Таргудай поначалу тоже был не на шутку встревожен нападением многочисленного и злобного племени северных соседей и в первую же ночь известил всех подвластных ему нойонов о начале войны, потребовав выставить все свои войска. Но когда вскоре выяснилось, что меркиты, напав на улусы киятских Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна, не продвинулись дальше, на другие рода, он резко пошел на попятную и запретил нойонам посылать помощь этим двум киятам, отколовшимся от племени и не желающим, как он говорил нойонам, считаться с другими соплеменниками. Через Алтана было передано и Даритаю, чтобы они с Хутугтой не вмешивались в те дела.