же тебя тревожит… Например, пристальный взгляд внимательных серых глаз скромно одетой рослой девочки, сидящей

несколько в стороне от других студенток, слева, во втором ряду аудитории-амфитеатра.

Конечно, ты стараешься не смотреть в ее сторону: что тебе до этой не по возрасту

серьезной особы, на лице которой живут своей загадочной жизнью широко распахнутые

доверчивые глаза? Но почему-то снова и снова, как бы за подтверждением высказанных

тобою мыслей, ты возвращаешься именно к этому, ни на секунду от тебя не

отрывающемуся и даже, кажется, немигающему взгляду. Смотришь на всех, а видишь

только ее…

А между тем, ты замечаешь, что у этой девочки нет подруг. Одна в аудитории, в

читальном зале, в студенческой столовой, на автобусной остановке. На длинных

подростковых ногах легкие, потрепанные сандалии. Аккуратный свитерок в широкую

полоску блеклой расцветки. Витой гребешок на густых, темных, сзади заколотых волосах.

Мягкий, чуть хрипловатый домашний голос. Ничего особенного. Ты видишь ее почти

ежедневно и ловишь себя на странном предчувствии, что эта молчаливая девочка

появилась на твоем горизонте неспроста, и что жизнь твоя не так уж незыблема и

предсказуема, как это тебе всегда казалось. И что, независимо от тебя, она может в любой

момент в корне перемениться.

А потом придет жаркое лето 1958 года, убийственное для твоей семьи лето, когда

ты возглавишь студенческую практику в пионерлагере, и после одного сумасшедшего

вечера у костра вам станет обоим ясно, что дальше друг без друга жить уже нельзя. Что в

этом огромном мире, под черным, с несметным количеством звезд небом, вам удалось

несбыточное: найти и понять друг друга.

Скандал разразился нешуточный. Жена обратилась в партком, призывая научную

общественность вмешаться и сохранить семью. Профессорско-преподавательский состав

не замедлил разделить ее скорбь и негодование. Докторская диссертация отодвинулась на

неопределенный срок, и не замедлил финал: прощай, семья! Прощай, родной Киев!..

Они переезжают в Херсон. Он преподает в местном пединституте, она — студентка

четвертого курса. Встречают их, разумеется, не слишком тепло, скорее даже прохладно.

Но периферийные вузы страдают от нехватки квалифицированных кадров, а тут

появляется столичное, пусть и несостоявшееся, светило. Здравствуйте, маэстро, мы вас

заждались!

Хорошее дело — суверенность и независимость! Огромная империя развалилась, и

из-под каждого чахлого постсоветского кустика неудержимо попёр ненасытный

61

национальный генералитет. Был когда-то в СССР один Президент — сейчас свой жирует в

каждой завалящей республике. Вместо Министра обороны одной шестой суши — нате-здрасьте! — пятнадцать доморощенных наполеончиков. Конечно, армия деградирует, заводы стоят, зарастают поля бурьяном, резко упала средняя продолжительность жизни, зато каждый сверчок на своем шестке — сыт, пьян и нос в табаке. А главное, полностью

ото всех суверенен (читай — безнаказан!).

Однажды в командировке решил я сделать маленький социологический опрос. В

купейном вагоне скорого “Москва-Николаев” обращался к пассажирам — мужчинам с

одним вопросом — назвать свою должность. Результат был впечатляющим: из двенадцати

опрошенных четверо оказались президентами фирм и компаний, трое — генеральными

директорами, еще один — коммерческим. Мне повезло также познакомиться со скромным

кандидатом наук из Житомира, добившимся высокого признания — звания члена-корреспондента Российской академии (почему-то не дома, а заграницей). Интересно, откуда у кандидата наук такие деньги?!

О том, какие кадры произрастают сейчас на наших научных помойках, разговор

особый — потянет на полнометражный роман и читаться будет, даю слово, с любого места

с неослабным интересом. И не потому, что такая тема, а оттого, что такие люди.

Встретил недавно на улице знакомого. Пару лет назад это чудо, разговор о нем еще

впереди, украшало собой сладкое место замгубернатора. Потерпев поражение в

подковерной борьбе местных “нанайских мальчиков”, сей фрагмент власти был с почетом

препровожден на пенсию по инвалидности, и теперь его переполняла понятная злоба на

более удачливых сослуживцев, мертвою хваткой вцепившихся в служебные кресла.

— Ты только посмотри, кто руководит сейчас областью, — с притворной

озабоченностью злопыхал он. — Знал бы ты, чего стоят на самом деле все эти

заместители, начальники управлений да и сам пан никчемный губернатор! В былые

времена я бы большинству этих бездарей не дал и шнурки завязать от своих башмаков…

Он говорил, а я смотрел на него и видел наглые глаза, в которых таилась

злорадная ухмылка неудачника, сменившая привычную за долгие годы гримасу

вседозволенности. Странно, пожалуй: мы с ним одного возраста, более того, нас учили

одни и те же люди, а его, оказывается, не на шутку беспокоило, кому можно, а кому

нельзя доверять завязывать себе шнурки…

Оставим ненужную критику, ведь успехи державы в самой близкой мне сфере

бытия воистину неоспоримы: расцвет народного образования, в частности, высшей

школы, превзошел самые смелые ожидания. Судите сами: разве не стали все

периферийные институты в одночасье университетами? Придумали — курам на смех! –

разные уровни аккредитации, и теперь даже профтехучилища мнят себя благородной

высшей школой. Приехали…

Вот и Херсонский государственный университет, где учатся тысячи студентов, родители которых имеют средства для оплаты учебы своих отпрысков, честно назывался

когда-то пединститутом. Готовил учителей для городских и сельских школ, и делал это

неплохо. Во всяком случае, купить оценку у институтского преподавателя было

несравненно сложнее, чем в наши дни — у университетского.

Учился я в конце шестидесятых. В то время на филфаке выделялись два

преподавателя, оба заведующих кафедрами: он — русской, а она — украинской литературы, муж и жена — Иван Федорович и Мария Максимовна Задирко. Помнится мне, семейная

история этой пары, будоражащая чуткие до романтики молодые сердца и умы, ко

времени моей учебы в институте передавалась шепотком уже не одним поколением

студентов. Ты понял уже, о ком я веду речь, уважаемый читатель?.

Столичный преподаватель, фронтовик-ветеран, оставивший в Киеве семью и

перебравшийся с любимою студенткой на периферию, был ее на много лет старше.

62

Совершенно седой старик, высокий и подтянутый, — таким я запомнил навсегда

Ивана Федоровича, — в тщательно отутюженном черном костюме, светлой сорочке и

строгом галстуке, был умным, добрым и внимательным человеком. С ним мог любой

заговорить во время перерыва, благо, перекурить он выходил во двор вместе со всеми.

Хорошо помню, как он решился на старости поступать в партию, а другой преподаватель, тоже кандидат наук, единственным достоинством которого, кажется, было лишь

многолетнее беспорочное пребывание в ее рядах, пытался достать его каверзным

вопросом: почему это соискант до сих пор без партийности как-то обходился, а теперь

вот, на седьмом десятке, вдруг — надумал?

В тот день я, студент-четверокурсник, вел собрание и, сочувствуя бедному старику, снял вопрос, лишив слова докучливого педагога. Хотя всем присутствовавшим на

собрании