— Долго рассказывать... — с видимой тоской ответил казак.

— И то верно. А времени у меня уже в обрез. Вижу, вы голодные как цуцики...

— Совсем отощали, — признался Ганжа. — Три дня не было даже макового зернышка во рту.

— Что ж, я вас выручу... — С этими словами Гедрус снял со своего конька туго набитые саквы и бросил их на землю. — Этих харчей вам хватит дня на три.

Остальные разбойники с недоумением прислушивались к странному диалогу. Они не знали языка московитов; возможно, за исключением поляка, но того словно переклинило — он не спускал глаз с пистолетного дула, которое смотрело ему точно в грудь. И мысль у него была лишь одна: а ну как путник забудется и нажмет на курок?

— Кто это? — спросил Ландскнехт у Ганжи. — Ты его знаешь?

— Еще как знаю. Зовут его Гедрус Шелига. Вместе турок на Черном море воевали. Свой человек. Он дал нам продукты.

— Пусть лучше коня отдаст! — резко сказал Ландскнехт.

— А ты попробуй, забери, — не без иронии посоветовал Ганжа. — От нас только перья полетят — дерется как дьявол.

— Отдал бы я вам, братцы, и коня, — вмешался в их разговор Гедрус Шелига. — Для тебя, Иван, мне ничего не жалко. Но спешу я. Дело у меня срочное... — Немного поколебавшись, он распустил завязки кожаного кошелька, висевшего у пояса, достал оттуда несколько талеров и всучил их Ганже. — Вот вам еще. Купите харчей у крестьян, если моих продуктов будет мало. Но больше не грабьте! Так сказать, во избежание... У меня для вас будет предложение получше и повыгодней.

Это он сказал, уже обращаясь к Ландскнехту. Тот прищурился и спросил:

— И что за предложение?

— Скоро узнаете. Если немного подождете меня на этом месте. Я вернусь если не завтра, то послезавтра точно. Тогда и поговорим. Такие воины, как вы, не должны уподобляться забулдыгам, готовым перерезать любому человеку глотку за медный шеляг[80]...

Гедрус Шелига уехал. Схватив саквы с продуктами, разбойники едва ли не бегом поспешили в сухую просторную пещеру под крутым глинистым обрывом, служившую им укрытием. Как говорили старые люди, когда-то в ней жил сам бог Святовит. Не выдержав противостояния с новыми христианскими богами, он ушел в заоблачные выси, но оставил людям возле пещеры родник, вода которого была целебной.

Вскоре в укрытии запылал огонь, а в большом котелке над ним забулькала мучная болтушка с кусочками вяленого медвежьего мяса. Сидевшие вокруг костра разбойники в нетерпеливом ожидании не отрывали глаз от ароматного дыма, поднимающегося к сводам пещеры.

* * *

Жеребчик Гедруса Шелиги, освободившегося от груза тяжелых сакв, добавил прыти, и литвин наконец пустил его в галоп, благо дорога стала еще лучше и стелилась под копытами как длинная холстина, разложенная на земле для отбеливания. Клеппер, похоже, почуял близкий отдых и полную торбу овса, поэтому летел как на крыльях. Примерно спустя час лес закончился, и Гедрус въехал через ворота в город Венден, опоясанный доломитовой стеной с восемью башнями.

Ворот у города насчитывалось четыре, но постоянно открыты были только одни — к которым вела дорога из Риги. На остальных дежурила стража и отворяла их только по требованию в основном ганзейских купцов, чьи караваны сновали туда-сюда, как пчелы из улья на медосбор и обратно.

Миновав церковь Святой Екатерины, сразу за городскими стенами, конь Гедруса неспешно потрусил по булыжной мостовой. Звонкий цокот копыт настроил всадника на мажорный лад, и ему даже показалось, что солнце, забравшееся в зенит, начало светить сильнее, заставив дома Вендена сбросить со своих фасадов серую зимнюю накидку и побрызгав их яркими красками.

Так Гедрус Шелига оказался на Соборной площади, где высился храм Святого Яна и бурлил городской рынок. Был воскресный день. С трудом пробираясь сквозь толпы покупателей, литвин проехал мимо здания новой ратуши. Вскоре перед ним встал во всей своей мрачной и угрожающей красе замок-крепость Венден. Он некогда был построен на холме, над двумя глубокими оврагами. С северной и северо-восточной стороны замка были устроены пруды, а с южной был вырыт крепостной ров.

Крепость состояла из главного замка и трех форбугов — предзамков, у каждого из которых было свое хозяйственное назначение. На карте главный замок выглядел как неправильный четырехугольник. Четыре корпуса образовывали внутренний двор. В восточной части замка находилась капелла, а в западной — зал капитула.

Сложенные из валунов и плитняка, стены замка отражались в воде широкого рва и при полном безветрии, казалось, парили в воздухе над зеркальной водной гладью, отражавшей ясно-голубое небо. В начале века к ним пристроили предназначенные для артиллерийских орудий круглые башни, толщина которых превышала четыре метра. Они были кирпичными и своим красным цветом резко выделялись на сером фоне оборонительных стен.

Гедрус Шелига знал, что в Западной круглой башне еще находится надстройка — личные покои ландмейстера Ливонского ордена, а теперь герцога Курляндии. Это была большая, роскошно обставленная палата с богато декорированным звездчатым сводом. Герцог Готхард фон Кетлер обычно вел в ней тайные переговоры, не боясь, что его подслушают. Туда-то Гедрус Шелига и направлялся.

А в это время в них сам Готхард Кетлер читал вслух донесение своего шпиона Элерта Крузе, ливонского дворянина на службе у русского царя.

В какой-то мере герцог был благодарен грозному московиту. Война с Московией истощила Ливонию, и в 1561 году Готхарду Кетлеру пришлось признать польского короля Сигизмунда II Августа своим государем. Фон Кетлер был объявлен наследным герцогом курляндским. Это был предел мечтаний небогатого немца-дворянина. (Кетлер происходил из благородной, но обедневшей вестфальской семьи. Его старший брат, на кого он равнялся и кому завидовал, стал епископом Мюнстера, что, в свою очередь, помогло Готхарду занять высокий пост в Тевтонском ордене.) Земли Ливонии разделили на четыре части: Швеция получила Гаррию, Ревель и половину Вирландии, Дания — остров Эзель и Пильтен, а Готхарду Кетлеру достались Курляндия и Земгалия. Речь Посполитая воцарилась в южной Ливонии — Лифляндии.

Напротив фон Кетлера, в мягком кресле, сидел гость — рыцарь Мальтийского ордена, надворный маршалек[81]литовский, князь Николай Христофор Радзивилл, по прозвищу Сиротка. Он с видимым удовольствием потягивал из серебряного кубка сладкую мальвазию и, казалось, не очень внимательно слушал то, что говорилось в донесении агента-опричника.

— ...Когда царь вернулся из Новгорода в Александровскую слободу, то велел во искупление своих грехов построить две большие каменные церкви и наполнить их знаменитыми иконами, колоколами и другим, так что у всех составилось мнение, и он сам так думал, что ему прощены все грехи Господом Богом... — Голос Готхарда Кетлера был громким и густым. Обычно так разговаривают начальники высокого ранга, привыкшие повелевать и командовать. — И все равно, после того, как царь очистил всю страну, он еще не насытился, назначив для казни еще триста человек из оставшихся. Однако когда в Москву прибыли послы его королевского величества и герцог Магнус, он пощадил их — по просьбе чужих или стыдясь своих людей.