Глава тридцатая

– Леонардо многим отличался от своих коллег. Например, его интересовал не столько цвет, сколько эффект, который он мог произвести, – рассказывает нам Фабрицио.

Мы сидим за высоким столом в его реставрационной мастерской. Освещение и температура помещения строго регулируются, но при этом Фабрицио удалось обустроить его так, что создается эффект залитой солнцем гостиной. На каждой свободной поверхности размещены зеленые растения, на мраморном полу лежит старый и немного потертый коврик, в углу стоит мягкое обитое кресло с широкими подлокотниками, на которых высятся стопки книг. У двери расположилась эдвардианская вешалка из темного дерева для пальто и шляп, на ней висят потрепанный цилиндр и зеленая бархатная восьмиклинка. Повсюду стоят фотографии его жены и детей.

– Он, конечно, придерживался определенных правил. Да Винчи использовал истинно синий цвет[7] из ляпис-лазури, который за большую цену ввозили из Афганистана. Как результат, такая краска встречалась очень редко, поэтому он приберег ее для «Мадонны в скалах». Красный цвет изготавливался из панцирей жуков, на что уходило много усилий и денег. В то время как синий олицетворял спокойствие и безмятежность, красный символизировал жизненные силы и власть, поэтому использовался в портретах королей и знати.

– А золотые ленты на платье? – спрашивает Бен, а я откидываюсь на спинку стула со стаканчиком кофе в руках. Его лицо выражает глубокую заинтересованность, глаза горят энтузиазмом. – Что означает золотой цвет?

– В церквях всегда много сусального серебра и золота, потому что в священных местах используются только лучшие материалы. Когда вы стоите на коленях при свечах, свет от которых играет на металлических поверхностях, и поднимаете взгляд на произведения искусства, это должно вызывать у вас глубокое переживание, словно искусство воскрешает Иисуса, если вам угодно так думать. Но на этом портрете да Винчи создал лишь иллюзию золота, настоящего золота на картине нет. Он отвергал работу алхимиков, но при этом сам мастерски превращал неблагородные материалы в золото.

– Подождите, но Прекрасная Ферроньера одета в красное, – говорит Бен. – Как это понимать? Может ли это означать, что она сама является символом жизненной силы и бессмертия?

Многие историки посмеялись бы над этим вопросом или отмахнулись от него, но только не Фабрицио.

– Скорее всего, она принадлежала очень состоятельному и властному господину, – говорит он, явно воодушевленный заинтересованностью Бена. – Красивая любовница была показателем статуса, совсем как «порше» или «феррари» сегодня. Наличие на картине большого количества дорогого пигмента также было характерно для обеспеченного человека, коим, собственно, и являлся герцог Миланский в то время.

Какое-то время Фабрицио проводит в размышлениях, разглядывая картину.

– И все же Леонардо вполне мог заложить еще какой-то собственный смысл в использованные пигменты. Он был человеком, которому требовалась личная связь со всем, что он делал, и в его выборе красок для этой картины есть что-то нестандартное.

– Правда? – спрашиваю я, гадая, что такого может быть в этом произведении искусства, чего я еще не знаю.

– Возможно, это несущественно, – говорит Фабрицио. – Вита, ты наверняка знаешь, что в тридцатых годах в Нью-Йорке появилась еще одна Прекрасная Ферроньера. Ханы, ее владельцы, пытались продать картину под видом оригинала и даже утверждали, что в Лувре находится подделка. Все закончилось тем, что обе картины месяц проверяли на подлинность.

– Хотите сказать, это не работа Леонардо? – спрашивает Бен, распахнув глаза.

– О, нет, это безусловно его работа, и даже есть вероятность, что обе картины принадлежат ему. В ходе судебного разбирательства всплыло несколько интересных фактов, опережающих свое время, и вот вам самый любопытный из них: картина Ханов написана дорогими пигментами, которые характерны для работ да Винчи, выполненных по заказу герцога Миланского, а вот картина в Лувре написана пигментами дешевле и доступнее, с земляными тонами. А про использованный красный вообще мало что известно. Почему Леонардо выбрал именно эти пигменты, я не знаю. Возможно, это как-то связано с вашей легендой, и не исключено, что он мог использовать материалы, приписываемые алхимикам. Тут я уже не подскажу.

– То есть такой вариант имеет место быть, – Бен вскакивает на ноги.

– Возможно все, – говорит Фабрицио. – Ибо только те, кто был с ним в мастерской, знают истину.

* * *

– Что дальше? – спрашивает Бен, пока мы идем к вестибюлю.

– Нужно просмотреть исследования пигментов, – говорю я. – Те, что проводились с проверкой на подлинность из-за картины Ханов, я пропустила, ведь с тех пор наука продвинулась вперед. Иногда наши предшественники замечают то, что упускаем мы, – просмотреть документы не помешает.

– Если я смогу установить линзу перед картиной, то мы найдем все ответы на твои вопросы, – говорит Бен. – Как думаешь, получится?

– Я пытаюсь придумать, как это сделать. Пока не преуспела.

* * *

Китти ждет Бена в холле, засунув руки в карманы и ковыряя кафельные плиты носком ботинка.

– Даже не осмотрелась, пока ждала меня? – спрашивает Бен.

– Нет, – отвечает она. – Сдалась мне всякая рухлядь, оставшаяся от мертвецов.

– Извини, сестра у меня невежда, – говорит Бен.

– Куда умнее жить настоящим, чем прошлым, – я улыбаюсь Китти, которая в ответ только пожимает плечами.

– В общем, – говорит она Бену, – Дэв пригласил меня пойти с ним сегодня на вечеринку. Оказывается, его двоюродный брат очень богат и собирается обручиться. И одна часть меня говорит: «Я знаю тебя всего ничего, милый, рановато знакомиться с родственниками». Но, с другой стороны, это костюмированная вечеринка в стиле ревущих двадцатых в самом «ритц», как тут отказаться? Конечно же, я сказала, что не пойду, потому что приехала в Лондон к брату и не могу его просто бросить, и тогда Дэв предложил позвать и тебя. Так вот, знаю, ты не любишь вечеринки, но, может, согласишься разочек? Забежим на минутку?

– Ты сходи и повеселись, – говорит Бен. – А меня не прельщает быть третьим лишним.

Он бросает взгляд на меня.

– Но, возможно, Вита захочет пойти? Тогда я с вами.

– Без тебя я толком не повеселюсь, – говорит Китти, обвивая его плечи рукой. – Думала, тебе понравится эта идея. Когда ты в последний раз был на классной вечеринке? Ты даже на собственный выпускной не пошел.

– Я же не снимаюсь в американском фильме про старшеклассников, которые вступают во взрослую жизнь. Зачем оно мне? – отвечает Бен. – Я пойду, если Вита пойдет, – он смотрит на меня. Чувствую, как от одной мысли об этом все внутри переворачивается.

– Даже не знаю, – говорю я. – В последнее время не особо люблю посещать вечеринки.

Не удержавшись, смотрю на свой портрет у верха лестницы. Из всех моих личностей мадам Бьянки вела самый гедонистический образ