чем оно выскальзывало из их рук. Сейчас наши познания о Вселенной обширнее, чем когда-либо, но теперь мы куда меньше руководствуемся интуицией и даже не обращаемся к ней. Если бы современный человек желал постичь неизведанное так же страстно, как и его предшественники, представь, сколько чудес мы бы обнаружили!

– Будь у меня больше времени, – говорит Бен, – я бы постарался все разузнать. Вчера, когда мы попрощались, я не смог уснуть и поэтому решил почитать об алхимиках: кто они такие и какими методами руководствовались. Методы оказались довольно жесткими.

– Женщины там тоже были, – напоминаю я ему. – Хотя все привыкли говорить только о мужчинах.

– Чертовы мужчины, – криво улыбается Бен.

– История забывает о Гипатии, Кристине Шведской, Софии Браге, Изабелле Кортезе… Она потрясающая женщина и мой любимый алхимик.

– Признаюсь, о ней я никогда не слышал, – говорит Бен.

– Она была алхимиком шестнадцатого века и путешествовала по миру в поисках философского камня, большинство мужчин-алхимиков она считала идиотами и пустой тратой ее времени и денег. Она написала книгу «Секреты синьоры Изабеллы Кортезе». Кроме того, в ходе поисков ею были собраны всяческие артефакты и документы, но никто не знает их дальнейшую судьбу.

Это не совсем правда. Я знаю, что с ними случилось.

Где-то в уголке сознания трепещет мысль, за которую я никак не могу ухватиться. Я смотрю на реку и жду, пока она успокоится, словно бабочка, которая присмотрела себе цветок.

– Если Леонардо действительно хотел проверить теории алхимии на своих работах, то он спрятал их в портрете Прекрасной Ферроньеры тем же загадочным путем, каким шифровал все, что представляло для него интерес. Значит, ответ обязан там быть. Однако я тысячу раз исследовала картину взглядом алхимика и искусствоведа, но так ничего и не нашла.

Чувствую, что какая-то важная мысль вновь ускользает от меня, хотя я почти могу дотянуться до нее кончиками пальцев.

– Я знаю все про да Винчи и алхимию, все! Но тем не менее упускаю что-то из виду.

– А если… – Бен колеблется, – а если на самом деле ничего нет? Может, это просто парадный портрет, благодаря которому он зарабатывал на жизнь, а не мистический тайник?

Я кусаю губу и думаю, стоит ли говорить Бену, что будь я кем-то другим, а не той, кто я есть, то, пожалуй, поверила бы в его правоту. Страх узлом завязывается в желудке: я понимаю, что лучше не стоит.

– Я бы согласилась с тобой, – говорю я, – если бы не легенда. Она каким-то образом связана именно с этим парадным портретом. Никто не писал об этом романов, и почти все искусствоведы склонны считать, что легенда – вымысел, но слухи не рождаются из ниоткуда.

– Это напоминает мне процесс работы над проектом, – отвечает Бен. – Разрабатывая линзу, я порой заходил в тупик, видел проблему, но не решение. В такие моменты лучшим решением всегда было отступить и посмотреть свежим взглядом. Давай ты расскажешь мне про символику, технику написания и все-все остальное так, словно говоришь об этом впервые в жизни. Возможно, я смогу заметить то, что не увидела ты.

Я задумчиво киваю.

– Самые здравомыслящие ученые считают, что легенда – вымысел, потому что, когда да Винчи намеренно прячет загадку в своей работе, это отображается во всей картине. Вспомни Тайную Вечерю, Мону Лизу или, например, Спасителя мира: три вкрапления на хрустальном шаре, что держит Иисус, – это зеркальное отражение созвездия Орион. Да Винчи напрямую говорит: «Вот вам головоломка, разбирайтесь», или: «Вот вам загадка, поразмышляйте о Вселенной и своем месте в ней». Но в Прекрасной Ферроньере ничего подобного нет, один лишь заурядный символизм в одежде и украшениях. Да и то, такие крохи, что нельзя даже с уверенностью сказать, кем она была.

Анонимности я благодарна. Возможно, это тоже был продуманный ход.

– Может, ты и прав. Мне нужен твой свежий взгляд. Обратимся к работам других алхимиков и ранних ученых, это, по крайней мере, вдохновит нас.

– Как насчет Ньютона? – предлагает Бен. – Прошлой ночью я узнал, что он тоже какое-то время изучал алхимию.

– Не хочу хвастаться, но я уверена, что никто из ныне живущих не знает Ньютона лучше меня, – честно говорю я. – Однако есть еще один знаменитый алхимик, которого всегда было сложно поймать. Его волшебные изобретения можно хоть сейчас посмотреть в Британском музее, надо только взять такси.

– Здорово, – улыбается Бен. – И что мы будем там изучать?

– Магическое обсидиановое зеркало Джона Ди. Если поторопимся, у нас будет почти час до закрытия.

– Прекрасно, – радостно говорит он.

Выйдя на тротуар, я ловлю такси.

– О женщине-алхимике я тоже вчера читал, – говорит Бен, когда мы садимся в машину. – О Мэри Герберт, придворной Елизаветы I.

– Молодец, Бен Черч, – говорю я. – Молодец.

* * *

– Вот и оно, – произношу я, когда мы останавливаемся перед витриной с инструментами для прорицания доктора Джона Ди.

– Зеркало, через которое можно заглянуть в иное измерение, – читает Бен описание экспоната.

Мы стоим бок о бок и смотрим на небольшое обсидиановое зеркальце сантиметров пятнадцать в диаметре, покорно стоящее в витрине вместе с восковыми печатями, которые Ди размещал на столе рядом с зеркалом, золотым амулетом и небольшим хрустальным шаром, чтобы предсказать будущее. Зеркало мрачно поблескивает и кажется лишним среди других вещей.

– Он считал, что сможет раскрыть истинную природу космоса с помощью зеркала и кристаллов, – говорю я. – Сначала зеркало принадлежало ацтекам. Джон Ди думал, что оно покажет ему небесных жителей, хотя его использовали для связи с мертвыми. Он правда верил, что наука позволит нам разговаривать с ангелами, – я бросаю взгляд на Бена. – Ему нужно было в это поверить. Надежда чем-то напоминает безумие: она помогает совершать открытия.

Бен подается вперед, почти касаясь лбом витрины, и рассматривает предмет с таким выражением лица, какое я замечала у тысяч знакомых мне людей. Он надеется на невозможное и в то же время боится правды.

– Чтобы выжить и одержать верх в этой непостижимой Вселенной, в которой мы каким-то образом существуем, нужно немного сойти с ума: тянуться к неизведанному, сохраняя веру, мыслить за пределами собственных жизни и смерти. Так действовали и Ди, и Леонардо, просто с разной степенью успеха. Для Ди не существовало разницы между математикой и духовным миром: и то и другое для него было наукой, которую предстояло изучить.

– Когда я приехал сюда, то пообещал себе, что найду приключения. Так давай спросим зеркало, как это делал Ди? Ты умеешь гадать по стеклу? Сможешь заглянуть в зеркало и спросить у ангелов совета?

– Нет, я пыталась, но у меня ничего не получилось, –