И дома тоже плохо. Тихо, уныло, тоскливо. И не знаешь, как отбиться от надоедливых вопросов Матвея:

— Мам… А папа скоро из командировки вернется?

— Не знаю, сынок. Скоро, наверное.

— Как это — ты не знаешь? Он что, тебе не сказал?

— Ну понимаешь, сынок… Там, в Озерском филиале, большие проблемы. Ему и позвонить-то некогда.

— Да ну, мам! Он же всегда звонит, даже когда совсем нет времени. Вы что, с папой поссорились, да?

— Нет… С чего ты взял?

— А почему у него телефон все время отключен? Я сколько раз ему позвонить пытался, и все зря. Что такое, мам?

— Не знаю. Телефон сломался, наверное. Или он его потерял.

— Ну что ты ерунду придумываешь, мам? Он что, новый телефон купить не может? Обманываешь меня, как маленького. Хочешь, чтобы я обиделся, да?

— Ну что ты, Мотечка. Я совсем этого не хочу.

— Не называй меня Мотечкой. Сколько раз просил! Меня Матвеем зовут, а не Мотечкой. Договаривались же. Вот папа, к примеру, ни разу не назвал меня Мотечкой.

— Прости, я забыла. Больше не буду. А ты уроки сделал, кстати?

— Сделал. Давно уже. А ты не заговаривай мне зубы уроками. Ты ведь так и не ответила ни на один мой вопрос. Это нечестно, мам.

— Ой… Отстань, а? Я так устала сегодня, голова ужасно болит.

— Нет, я вообще уже ничего не понимаю, — по-взрослому развел руки в стороны Матвей. — Папа куда-то уехал, совсем не звонит. А может, с ним что-то случилось? А вам с бабушкой хоть бы хны, ходите по дому, как царевны-несмеяны замороженные. Чуть что — сразу голова болит. Нет, я не понимаю, что происходит, честное слово!

Ну что надо было ему отвечать? Выдавать правду-матку, что стоит за этим «хоть бы хны»? И что они с бабушкой вовсе не царевны замороженные, а соучастницы преступления, осознавшие свою подлую вину и раскаявшиеся?

Плохо, плохо было в доме. Даже Маргарита Федоровна больше не шутила, а пила корвалол. Везде чувствовался этот запах, никуда от него было не скрыться. Запах болезни, запах душевного переживания и стойкой бессонницы. И взгляд у Маргариты Федоровны был тоскливо растерянный. И вопросы она задавала Нике те же самые.

— Что, и сегодня не позвонил, Ника?

— Нет, Маргарита Федоровна, не позвонил.

— И мне не звонил. Уже вторая неделя пошла, между прочим.

— Пусть. Ему так легче, Маргарита Федоровна. Пусть.

— Да, я согласна. Лучше его не трогать сейчас. Тем более все равно мы ничего не можем, он телефон отключил. Одно слава богу, что все с ним в порядке, жив и здоров, делами занимается.

— Откуда вы знаете? — спросила Ника.

— Так я ж не стерпела, позвонила администратору озерской гостиницы, где он всегда останавливается. Женщина вполне приличная, вежливая, словоохотливая. Не волнуйтесь, говорит, мамаша, все с вашим сыном в порядке, утром рано уходит, вечером приходит. И ночует один, никого к себе не приводил. Представляешь, так и сказала. Словоохотливая женщина…

— А что она еще сказала?

— Ну что еще… Я уж не помню точно. Да, еще сказала, что в Севином номере все время свет ночами горит и телевизор включен. Якобы он футбол смотрит, это она по звукам из телевизора определила. А еще она добавила: пусть, мол, смотрит свой футбол на здоровье, не стоит волноваться, мамаша. Пусть лучше футбол будет, чем баба. Вот я и думаю — права она или нет? Кто его знает, чего оно лучше в данном конкретном случае, а?

— Не знаю, Маргарита Федоровна. Правда не знаю.

— Вот и я не знаю. Что ж, будем ждать, как оно дальше пойдет. Пока посидим с тобой на скамье подсудимых. Стало быть, заслужили.

Ночью Нике опять приснился Антон. И опять глядел так, будто издалека наблюдал за ее жизнью. И недовольство у нее во сне было тем же самым — уйди, не смотри. И даже бросила ему с досадой во сне:

— Видишь, что в моей жизни происходит? Что мы с тобой наделали. Зачем, ради чего?..

— Ради любви, Ника. Все ради любви.

— Любви?! Да откуда ты знаешь, какая она, любовь?

— А ты знаешь, выходит?

— Да, я знаю. Теперь точно знаю. И потому уйди, пожалуйста. Я Севу люблю.

— Он тебя никогда не простит.

— Я знаю. Пусть не простит. Все равно я его люблю.

— А меня? Ведь ты и меня любила?

— Да, любила когда-то. Давно. А потом… Потом я просто ошиблась.

— В любви не бывает ошибок, Ника. Ты просто запуталась, а не ошиблась. И ты знай: я жду тебя. Мы вместе распутаем все наши ошибки, время пришло.

— Нет, нет, уйди. Уйди, я не хочу с тобой разговаривать. Не снись мне больше, все, все.

Проснулась Ника в холодном поту, села на постели. Глянула на часы — уже утро, пора вставать. Подумала: надо будильник отключить… Чего он звонит так долго?

Потом поняла — это вовсе не будильник, это телефон надрывается. Глянула на дисплей — номер незнакомый высветился.

— Да, слушаю. Почему вы молчите? Кто это?

— Это я, Антон… Доброе утро, Ника. Хотя, скорее всего, не очень и доброе.

— У тебя что-то случилось, Антон?

— Не у меня, а у тебя. Я должен тебе рассказать. Вернее, объяснить и предупредить… Это срочное дело, Ника. Очень срочное. Ты можешь сегодня со мной встретиться? Это в твоих интересах и не займет много времени. Я просто обязан тебе рассказать.

* * *

Антон ждал ее в кафе — сидел за столиком на двоих, грустно рассматривая свои ладони. Посетителей в утреннее время было немного, но Ника все равно огляделась с опаской, не прячется ли где за другим столиком услужливый папарацци. Потом опомнилась — чего уж теперь-то.

— У меня мало времени, Антон, — произнесла деловито, садясь за стол. — Давай очень коротко, ладно? Буквально в двух словах?

— Я постараюсь тебя не задерживать, Ника. Просто мне очень трудно начать. Поверь, я и сам не знаю, как это произошло и зачем ей все это понадобилось. Мне ужасно стыдно, Ника. Правда.

— Для начала объясни, что произошло. Я не умею разговаривать загадками.

Антон вздохнул, коротко глянул на нее, потом с трудом произнес:

— Марина, моя жена, нас выследила. Нет, если б я знал… У меня совсем голову снесло от наших с тобой встреч, ничего не видел, не понимал. Да и не хотел понимать. Я был уверен, что моя жизнь меняется, что мы будем вместе, наконец. А она решила по-своему. Нет, это подло, конечно, то, что она сделала. Но ее можно понять. Хотела таким образом удержать меня около себя.

— Значит, это она отправила фотографии моему мужу?

— Да, она. Поверь, я сам в шоке.

— Что ж, понятно. Хотя… Чего уж теперь-то. Теперь эта информация мне без надобности, Антон. Ничего в моей жизни она не изменит, все самое плохое уже произошло. Только непонятно — зачем ей все это понадобилось? Ей очень хотелось мне напакостить?