— Да какая там выдержка. Видишь, как руки дрожат? И хватит реветь, имей совесть. Я же не реву! Будем считать, я пью за то, чтобы все мы могли когда-нибудь из этой истории выбраться. И выберемся, я думаю. Выберемся.

— Ну это вряд ли… — покачала головой Ника, утирая ладонями щеки.

— Да выберемся, не паникуй! Две бабы-преступницы — это уже банда, считай. Отстреляемся как-нибудь. И хватит реветь, все! Хватит!

— Да я уже не реву.

— Вот и молодец. Иди, умойся хорошенько и поезжай за Матвеем в школу. Я бы и сама прокатилась, да виски хватанула лишку, силы не рассчитала. Много ли мне надо, старухе? Уже и голова куда-то поехала, щас спою… Какие-нибудь старинные куплеты… А вот, вспомнила: «И я была девушкой юной, сама не припомню когда! Я дочь молодого драгуна… И этим родством я горда…»

И в который раз Ника удивилась выдержке этой женщины. Вроде и щеки от алкоголя и напряжения стали кирпично-красными, и в глазах горькая растерянность, но все равно шутить пытается. Неуклюже, но пытается. Если бы плакала, было бы хуже… Да и не известно еще, кто из них, из двух преступниц, больше заслужил эти слезы.

— Да, вот что еще, Ника! Матвею ничего не говори, не надо. Веселой с ним будь, как всегда. Скажем, что Сева в срочную командировку уехал.

* * *

Как ни странно, следующую ночь Ника спала крепко. Снился Антон — молчаливый, сочувствующий, будто наблюдающий за ней со стороны. Будто говорил своим сторонним присутствием: я здесь, Ника. Я никуда не ушел, я с тобой. Ты можешь меня в любое время окликнуть. Но его присутствие там, во сне, ее нисколько не радовало, наоборот, хотелось рассердиться, затопать ногами, прогнать с глаз долой. И проснулась — рассерженная, села на кровати, закрыв ладонями глаза.

Не хотели глаза смотреть на мир. Не хотели видеть, что другая половина кровати пуста. И злость на Антона не уходила — и без того все плохо, еще и он.

Понятно, что сама виновата, и сердиться надо на себя. Но если вспомнить давешние свои терзания, все эти «люблю — не могу», «решила — не решила», «быть или не быть»… Ведь были они, терзания-то! Почему же сейчас, когда дорога сама поворачивает в одну сторону, вовсе по этой дороге идти не хочется? И наоборот, очень хочется вернуться на старую дорогу, и чтобы никакого Антона никогда в ее жизни не было. Вот уж воистину — что имеем, не храним! А потерявши — плачем. И проклинаем новые дороги, которые сами, получается, стелются под ноги.

Да, поплакать с утра очень хотелось, но времени на такое удовольствие совсем не оставалось. Надо было вставать, заниматься привычными утренними делами, везти Матвея в школу.

К завтраку Маргарита Федоровна не появилась. Ника, озаботившись, заглянула к ней в спальню, спросила тихо:

— Маргарита Федоровна, доброе утро… Как вы? Все в порядке?

— В относительном, дорогая, в относительном. Почти не спала, голова раскалывается. Похмельный синдром для моего возраста — вещь тяжело переносимая. Но к обеду, думаю, оклемаюсь.

— А Сева вам не звонил?

— Нет. Да и не станет он звонить, это понятно. Я сама пыталась, но он телефон отключил. А тебе не звонил?

— Нет…

— Ну это тоже понятно, можно было и не спрашивать. А я, грешная мать, всю ночь только и делала, что пеплом старую голову посыпала. Все рассуждала сама с собой да сомневалась да перед Севой в мыслях оправдывалась. Внутренний диалог — ужасная вещь. Попадешь в него — уже и не выберешься.

— А куда он мог поехать, не знаете?

— Отчего ж? Знаю. Я до Паши Леонова дозвонилась, друг у него есть школьный, помнишь?

— Конечно, помню. Он что, у него ночевал?

— У него. Паша бобылем живет с тех пор, как с женой развелся, ну и принял нашего Севу, конечно же, с распростертыми объятиями. Представляю, какую себе мужики ночь пьяных откровений устроили.

— Паша развелся? А я не знала. У него такая милая жена была.

— Ну да, милая. Он тоже ее на измене поймал. Не стерпел, развелся. Хоть и любил безумно.

Ника на мгновение напряглась, услышав это суровое «тоже». Но в следующую секунду приняла его в себя, смирившись. Нет, а чего она хотела? Конечно, тоже. Конечно, Маргарита Федоровна права.

— Ладно, я пойду. Выздоравливайте.

— Обиделась, что ли? Не обижайся, ты же меня знаешь. Я никогда не миндальничаю и все вещи называю своими именами. И знаешь, я еще хотела спросить… Этот твой… Который нынешний любовник… Он — тот самый и есть, да? Он — отец Матвея?

— Нет. Отец Матвея — Сева. Я привыкла к этой мысли, я с ней жила все эти годы. Сева его из роддома на руки взял, он его растил, он его любил. И сейчас так же любит. И не разлюбит никогда. Я в этом уверена, Маргарита Федоровна. И не потому, что мне так удобно, а… Я так чувствую, пусть это и неправильно, и даже подло… Я сердцем так чувствую. И по-другому у меня уже не получится. Даже самой странно, что еще недавно я мучилась выбором между Севой и биологическим отцом Матвея. А я ведь мучилась, честно вам признаюсь, уж простите.

— Да не оправдывайся, что ты! — испуганно махнула ладонью Маргарита Федоровна. — Я ж тебе не судья, я всего лишь соучастница преступления. А перед соучастниками не оправдываются, потому что руки одной веревочкой связаны. И вообще, ты все правильно говоришь. Вот и держись этой версии до конца, не отходи в сторону.

— Да я и не думала отходить.

— Ну кто тебя знает. Может, у тебя таки проснется великая любовь к этому. Который биологический отец. Ведь была любовь-то, правда?

— Я тоже думала, что это любовь. А оказалось… Оказалось, что я Севу люблю. Ужасно глупо все получилось. И я глупая, да?

— Все молодые бабы глупые, этого у них не отнимешь. Надо до старости дожить, чтобы потом оглянуться назад и сказать: какая же я была глупая! Но тут уж ничего не поделаешь, это закон природы. Если бы молодость знала, если бы старость могла. Слушай, а ты пыталась хоть что-то Севе сказать в свое оправдание, а? Ну что любишь его, что поняла свою ошибку?

— Нет. Вы же видели, какой он вчера был. Я и слова не могла сказать. Да он бы и не поверил ни одному моему слову.

— А ты все равно скажи. То есть расскажи ему все, как было, от начала и до конца. Он же умный, он поймет. Ну не сразу, конечно. Сразу таких вещей никто не принимает и не понимает. Зато попытка оправдаться запоминается и засчитывается.

— Как я ему расскажу? Он же телефон отключил.

— Позвони Паше, пусть он ему трубку даст. И скажи. Пусть не верит, а ты все равно скажи. Пусть слушать не будет, а ты еще раз перезвони. Будь назойливой, это тоже идет в зачет, пусть и подсознательный.

— Вы думаете?

— Я уверена. В любом случае — нельзя опускать руки.

— Хорошо, я позвоню Паше. Потом… Сейчас отвезу Матвея в школу и позвоню.

— Давай.