Ефрейтор активнее замотал головой.

– Гляди, тебя от жары паралич разбил, – улыбаясь одними губами, продолжал Черкасов. В зеленых глазах его полыхнули какие-то искорки. – Давай, а?

Нечаев, подхватив автомат, встал с лавочки. Деловито и озабоченно взглянув на часы, повесил оружие на плечо и свободной рукой застегнул пуговицы кителя. Ужасно хотелось пить.

– Раз работы нет – идем назад. Ходаковскому скажу, что управились быстро, – притопнув сапогом, словно проверяя портянку, сказал Нечаев.

– Вот ты как, зема… – Черкасов поднялся, сунул руки в карманы и склонил голову набок. – Что-то рановато ты правильным стал! Мне-то домой через пару месяцев, я почти свободный гражданин. А тебе год еще куковать. Да и потом… – Черкасов сплюнул под ноги. – Вот такие, как ты, правильные особо, и не дают жить нам нормально. По-человечески.

– Кому нам-то? – угрюмо спросил Нечаев.

– Кому-кому! Тому, кого все это уже достало! – Черкасов обвел рукой подсобные строения. – Вся эта канитель! Это нельзя, то не положено, за это в тюрьму, а за это вообще пиздец! Тебе-то что, ты родился в говне. Тебе что в колхозе, что в армии – без разницы. Казарма да коровник. И на гражданке то же самое будет. Для тебя ведь армия вроде турпоездки. Иначе бы всю жизнь и просидел в своем Мухосранске! Не так, что ли? И знаешь, что хуже всего? Сказать? Я скажу! Хуже всего, что таким, как ты, другого и не надо! Шаг в сторону сделать! Человеком побыть! Короче, распинаться перед тобой не буду. Не хочешь – сам пойду. Хочешь – пошли со мной!

Резко развернувшись, арестант, не вынимая рук из карманов, направился в сторону теплиц.

Несколько секунд Нечаев вглядывался в широкую, удаляющуюся спину, затем крикнул, царапая жесткое небо сухим языком:

– Стой!

Нечаев оттянул край подсумка и коснулся теплого ребристого металла.

Черкасов, не оборачиваясь, помахал рукой.

До боли закусив нижнюю губу, Нечаев судорожно огляделся. В окошке домика мелькнуло и скрылось лицо чумахода. У самой стены курятника, в узкой полосе тени, возилось несколько тощих и грязных кур.

– Сука ты… – едва слышно прошептал себе ефрейтор и, закрыв подсумок, торопливо побежал к забору.

Черкасов раздвигал огромные пыльные листья лопухов, открывал треугольный пролом в бетонной плите.

Подняв голову на топот, он посерьезнел лицом и прищурился. Одобрительно кивнул:

– Давно бы так. Ты вообще держись меня рядом, пока я здесь. Жизни научу. Глядишь, человеком станешь. Ну, полезли, что ли?

Черкасов улегся на спину, ухватился руками за неровный край и, подтянувшись, помогая себе ногами, протиснулся в тесную дыру.

– Давай, зема! Суй свое весло и следом лезь! – раздался из-за забора голос.

Нечаев сдвинул подсумок на живот, положил автомат у лаза, лег на землю и по примеру Черкасова вытянул себя за ограждение. Быстро присел на корточки, запустил руку в пролом и рывком вытащил автомат.

От забора начинался пологий спуск к низинке, поросшей березняком. Черкасов уже спускался, оставляя за собой полосу слегка примятой травы. Ефрейтор скорым шагом догнал его, и солдаты молча пошли рядом, отмахиваясь от мошкары. Выгоревшая трава терлась о сапоги. Из-под ног выпрыгивали коричневые кузнечики.

«А, насрать!..» – равнодушно и сонно подумал Нечаев, разглядывая редкие стволы березок.

В рощице было светло и душно. Солнце пробивало жидкие кроны насквозь, и тени практически не было.

Миновали неглубокий овраг, среди расступившихся деревьев блеснула водная гладь.

– Вот оно… – выдохнул Черкасов, стягивая китель. Барс на его плече блаженно зажмурился.

Вскоре солдаты оказались на пологом, чуть размытом у кромки берегу. Там, на другой стороне, метрах в двухстах, начинался густой лес, вплотную подходивший к воде. Здесь же росли мелкие можжевеловые кусты и выступающие по всей отмели заросли камышей.

Черкасов скинул пыльные сапоги, вытряхнул на траву портянки с влажными полосами пота. Снял брюки и «хэбэшку», потянулся, повращал плечами и улыбнулся Нечаеву:

– Раздевайся, чего ты, зема?

Нечаев покачал головой:

– Ты давай только быстро, ладно? Я тут подожду. И пойдем. А то узнают…

– Да брось ты, земель! Не парься зря. Когда еще покупаешься? Небось, не часто лазил сюда?

– Был я здесь, с Котовым. Ну, разводящий который…

– С Котярой? – удивился Черкасов. – С этим жопником ты в самоход лазил? Ну, ты, брат, даешь! Растешь в моих глазах! А с виду тихоня такой… Или придуряешься? Ну, полезли, чего ты…

Черкасов встал на изготовку, как спортсмен-бегун, и, завопив что-то залихватское, стремительно вбежал в воду, подняв огромные веера брызг. Добежал до конца отмели, нырнул, громко фыркнув, появился на поверхности, перевернулся на спину и поплыл – уверенно, быстро.

«Не убежит же в одних трусах…» – подумал Нечаев.

У самого берега в воде колыхались темные листья и мелкие палочки. Потревоженные водомерки резкими перебежками сновали среди мусора.

Ефрейтор опустился на землю, зажав автомат между колен.

На мгновение зависнув над блестящим острием штыка, изумрудным зигзагом промелькнула большая стрекоза.

– Ой, зема! Теряешь много! – раздался крик Черкасова уже с середины озера.

Ефрейтор прикрыл глаза.

Под веками, среди красных всполохов, плавали черные точки и запятые. Соединяясь и разбегаясь, они образовывали причудливые, как в калейдоскопе, картины. Неожиданно Нечаев увидел лицо мамы. Глядя строго и чуть нахмурясь, мама что-то говорила, беззвучно шевелила губами. Потом появился отец, рубящий дрова, сестра Наташка, после восьмого класса уехавшая в город, ребята со школы, станция и пятачок у остановки, где вечерами собирались, Красная площадь, не раз по телевизору виденная, и загадочные чумовые девки, бегущие плотной толпой по не менее загадочному Невскому…

– …Закемарил, что ли, зема?

Нечаев, разлепляя веки, вскинул голову.

В шаге от него, прыгая на одной ноге, вытряхивал воду из уха Черкасов.

Взглянув на часы, ефрейтор понял, что минут десять он проспал, опираясь на автомат.

По обшарпанному, в старых царапинах, прикладу деловито сновали рыжие муравьи.

Стряхнув их осторожными движениями пальцев, Нечаев с трудом поднялся на затекших ногах…

– Пора, – расклеивая пересохшие губы, произнес он.

– Зря не стал купаться! Водичка – песня просто! Эх ты, ефрюга, всю жизнь так и проспишь…

Выждав, когда Черкасов обуется и накинет китель, Нечаев отступил на несколько шагов, перехватил левой рукой автомат за цевье, правой извлек из подсумка магазин и быстро примкнул.