«Неплохо. Девка, та быстрей поддалась… но у этого кабана шкура-то непробиваемая… и здоровье всегда было железным…» – Мысли текли в голове, не обращая никакого внимания на бубнёж лангракса Дастрии, уже битый час нывшего что-то о падеже овец и ещё какой-то заразе, делающей их шерсть непригодной для производства великолепных дастрийских тканей.

«Наш-то баран тоже скоро без шерсти останется», – заметив на белом меху горностая несколько чёрных волос мужа, Мирцея подарила ланграксу благожелательную улыбку, весьма его озадачившую в свете крайне унылого доклада.

«Дозу он получил бычью, как и положено Корстаку…» Глядя, как муж откровенно мается на своём троне, Мирцея уже не сдерживала в душе ликования. Осталось подождать совсем немного, и её любимый муженёк отправится следом за своим братом… развлекать его последними новостями из Остенвила. И тогда уже никто и ничто не сможет помешать ей, Мирцее из рода Аштаков, править Нумерией! Пусть даже вместе с сыном Патарием, первенцем и любимцем, в котором явно чувствовалась кровь династии антубийских царей. Её кровь…

Смуглый, с чёрными вьющимися волосами и карими глазами, сын обладал взрывным характером, но был достаточно умён и хитёр, чтобы умело прятать свои чувства. Она не посвящала его во все тонкости своих взаимоотношений с Рубелием, но по некоторым высказываниям ей стало понятно, что Патарию известно многое. И что он, безусловно, на её стороне.

Мирцея сделала ещё одну попытку занять расслабленную позу, но трон напрочь отказывался становиться удобней. «Дьявольская деревяшка! Как только Патарий станет Повелителем, немедленно прикажу его переделать!» Но тревожные мысли тут же ринулись вперёд, заслоняя собой будущее счастье.

«Эльма…». Эта безрассудно смелая женщина, попытавшаяся своим безумным поступком нарушить запланированное течение событий, никак не выходила из головы. «На что она надеялась…? Неужели не ясно, что никто её даже слушать не будет…» Мирцея всё ещё не могла решить, как будет лучше – убить мать внебрачного сына Палия или отпустить её домой в Солонию?

Ни тот, ни другой вариант ничего хорошего в будущем не сулил. И конечно, не исключал дальнейших притязаний Юнария на престол, хотя Повелителем и был провозглашён Рубелий Первый. И если вдруг случится что-то непредсказуемое, то следующим законным претендентом будет только его, Рубелия, сын, и ничей другой! Не какой-то солонийский ублюдок…

Все последние тридцать с лишним лет Солония оставалась закрытой для правителей Нумерии. Её лангракс не принимал участия в пышных церемониях и событиях двора, не отправлял своих детей и детей из знатных семейств на службу в гвардию Повелителя. И то, что творилось в далеком Ундараке, оставалось для Остенвила тайной.

Единственное, что ещё связывало этот лан с остальной страной, были налоги, которые лангракс регулярно выплачивал в общую казну, тем самым избегая вмешательства в свои внутренние дела. По негласному уговору, ни один сборщик налогов из столицы Нумерии не смел ступать на землю лана, но дважды в год лангракс лично снаряжал корабль, который доставлял в Остенвил по сто тысяч литов – именно такова была величина последнего перед размолвкой налога.

О самом ланграксе Юнарии Гинратусе в Остенвиле было известно крайне мало, да и то только благодаря торговцам, привозившим из Ундарака массу диковинных и необычных вещей, попадавших туда с пиратскими галерами. Собственные соглядатаи, регулярно отправляемые в этот город министром Тайного приказа, назад обычно не возвращались. Иногда только, по особой милости лангракса, до их родных доходили прощальные письма, которые палач разрешал написать, прежде чем утопить несчастного в бухте Предателей на острове Утопленников.

Мирцея вздохнула. Место лангракса Дастрии уже давно занял богатый купец из Ланджлании, сетовавший на то, что богатый урожай льна, грозивший озолотить его и влить в казну ощутимый поток звонких литов, вдруг был невозвратно испорчен полившими не вовремя дождями. И теперь ему, несчастному, придётся до следующей осени кое-как сводить концы с концами.

«Врёт. Нагло и откровенно… Ну, погоди, дружок, скоро мы с Патарием вытрясем из тебя не только этот налог, но ещё и то, что ты утаил от трона за все годы», – Мирцея подарила торговцу сочувствующую улыбку. Слушая вполуха следующего просителя, она всё никак не могла отделаться от беспокоящей мысли об Эльме. Шлюха ундаракская, откуда только она свалилась на её голову! Выскочила из своей пиратской дыры, создав сразу столько проблем…

А ведь как всё удачно складывалось! Более чем удачно. Галиган Освел, крайне недовольный непредвиденной заминкой в своём продвижении к высокой должности, был всячески обласкан и ублажён всеми любимыми им способами. И в конце концов сдался, согласившись подождать ещё немного.

Правда, просьба Мирцеи об ещё одной порции «сияния» привела его в бешенство, и ей стоило массы усилий и всего своего дара убеждения, чтобы усмирить любовника. Не последним аргументом стало напоминание, что они оба по уши увязли в этом деле. И если что, нижний этаж Саркела примет их обоих. С распростёртыми объятиями…

Галиган ещё долго сыпал ей на голову самые грязные ругательства, но постепенно затих под её насмешливым взглядом. И через десять дней шкатулка со смертоносным содержимым величиной с небольшое яблоко стояла на чайном столике.

В тот же вечер «сияние» в плетёной сеточке заняло своё место под кроватью Рубелия, а Мирцея начала новый отсчёт.

Очередной проситель был отпущен слабым взмахом руки Повелителя, а его место заняла не в меру бойкая вдова торговца рыбой, сыновья которого от первого брака требовали у мачехи свою долю имущества. Её визгливый голос вкручивался в мозг и ёрзал там, как тупая пила, заставляя морщиться всех находившихся в Зале.

Оба сына, здоровых увальня с сонными лицами, явившихся в качестве истцов, что-то невнятно бубнили, постоянно перебиваемые мачехой, и от их совместной какофонии у Мирцеи сразу же разболелась голова. Она взглянула на мужа. Пятна на его лице проступили ярче, пот уже просто струился по щекам, собираясь в углах рта и стекая на воротник.

«А пусть-ка он сам займётся судьбой Эльмы. И её… смерть будет только на его совести! О, Боги, Боги! Совесть… откуда она у него? Корстаки никогда с ней не были даже знакомы…» Мирцее доложили, что Повелитель отдал распоряжение смотрителю тюрьмы перевести Эльму в одну из камер нижнего этажа. Оставалось только дождаться хорошего прилива, которые в это время года, как назло, не отличались особой высотой.

«Ничего, подожду! Надеюсь, у муженька хватило ума приказать перекрыть все дороги в Солонию? И запретить на время кораблям отплывать в Ундарак… А когда всё свершится… нужно будет представить народу приличную версию её гибели… И с сочувствующими лицами принять посланников Юнария… Что ж, придется свалить всю вину на безвременно покинувшего этот мир Рубелия Первого…»

Окончательно измотанный посетителями, тот вдруг резко встал, давая понять, что приём окончен, и, шатаясь, вышел из Залы. За ним потянулись министры, тихонько перешёптываясь. Вскоре Мирцея осталась одна.

Встав с кресла, она с удовольствием потянулась и, бросив взгляд на своё отражение в огромном зеркале, прошла в открытую дверь. Ещё до заседания она узнала хорошую новость – Пальмина, белокожая танцовщица, подаренная Рубелию своим братом, внезапно сильно заболела. И как утверждал помощник Лабуса, её болезнь весьма напоминала страдания несчастной Гульмиры. Надо же, какая странная зараза нападает на этих девок из Антубии!