Марина оттолкнула парня, задернула штору и прямо в одежде встала под ледяной душ.

– Я не просил тебя помогать мне, – тихо сказал Женя, но не был услышан.

* * *

Олег Семенович Рыбаков, полный, добродушный мужчина с густыми усами, одетый в потертый свитер и вылинявшие за долгие годы джинсы, сидел за столом в своем кабинете. Напротив него на уютном диване устроились Егор Михайлович и Марина. Женщина с наслаждением вытянула гудящие ноги, откинулась назад, чувствуя, как в тело медленно возвращается жизнь.

– Ну, что же, – густым басом протянул начальник «Метровагонмаша». – Рад приветствовать, поможем, чем сможем. Людей у нас мало, помещения большие, будете работать, а мы обеспечим едой и жильем. Мне жаль, что так вышло с вашим бункером. Что случилось?

– Поджог, – сквозь зубы процедил Коровин. Он был похож на замерзшего филина – такой же нахохлившийся и злой. Казалось, одно движение – и он выпустит острые когти, готовый разорвать любого, кто подойдет ближе позволенного.

– Надо же, – Олег задумчиво крутил в руках карандаш. – Неужели у вас были злопыхатели?

– Это сделал мой сын, – хмуро ответил мужчина.

– Батюшки, – удивленно пробормотал Рыбаков. – Как же так? Прости, Егор, не знал, что все так плохо. По стаканчику, может быть, а?

Хозяин кабинета достал три стопки и бутылку с мутной жидкостью. Разлил.

– За наше сотрудничество, – Олег Семенович поднял стакан.

– За сотрудничество, – эхом откликнулись Марина и Егор.

Самогон обжег горло, Алексеева закашлялась.

– Двадцать лет не пила ничего, крепче чая, – усмехнулась она.

– А вы, барышня, стало быть, Марина Александровна? Егор писал о вас, но я даже не поверил, такие сказки. Мутировали в чудовище, а потом обратно, такого не может быть! – нервно засмеялся Рыбаков. Он верил. Еще как верил. Двадцать лет в кресле начальника бункера убедили его, что даже самое невероятное часто оказывается правдой, а сомнения могут стоить жизни.

– В этом мире все может быть, вы разве еще не поняли этого? Если желаете, побеседуем с вами позже, – ответила женщина, подыграв его удивлению.

– Вы разговаривайте, а я пока пойду, гляну, как мои устроились, – тактично попрощался Коровин, вдруг осознав, что он стал лишним в этом кабинете.

Олег посерьезнел, вышел из-за стола, достал из ящика записку.

– Я получил послание. Что дальше? – нервно спросил он.

– Все. Вы нас приняли. На этом пока все.

– Все? Ты же понимаешь, что это ненадолго! Я просил его о помощи, у нас лес вокруг, там эта гадость, сквозь вентиляцию, сквозь химзащиту! – зачастил командир. Его лицо покрылось красными пятнами, усы топорщились, на лбу выступила испарина.

– Я знаю. Мы не одни, поговорим позже, – строго ответила Алексеева. – Следи, чтобы никто отсюда не выходил ни под каким предлогом. Группам вылазки запретить до дальнейших распоряжений. На поверхности опасно. Но мне нужен свободный доступ туда. Предупреди караул.

– Тебе нужен выход в город или на шоссе?

– В город. И никто не должен знать о моем отсутствии. Об этом тоже предупреди.

– У меня здесь люди, теперь еще и из бункера автоконструкторов. Ты понимаешь, что я за их жизни отвечаю? – тревожно спросил Олег. Его голос прозвучал визгливо и слишком громко.

– Тише, пожалуйста. Я знаю. С людьми ничего не случится. Пока что жди директивы. Веди себя естественно, – улыбнулась ему Марина. – Идем, нас ждут.

Алексеева вышла в коридор. Там было шумно, жители убежища собирались на торжественный обед в честь прибывших.

Во главе стола сели Егор Михайлович и Олег. Люди смеялись, женщины переговаривались, делились впечатлениями. Общее напряжение ушло, уступив место радостному ощущению спокойствия и безопасности.

Марина взяла со стола миску с овощным рагу и свернула в тупиковый коридор, где был устроен карцер.

«Все-таки странные существа – люди. Ужас сменяется хохотом в мгновение ока, прошел всего день, а все уже успокоились и почти забыли и горе от потери дома, и страх, преследовавший в пути. Наверное, это лучшее свойство нашей психики: смена эмоций позволяет не свихнуться, остаться человеком даже после самых жестоких испытаний, верить во что-то, жить. Но все же каждый из нас хрупок, как стекло, каждого из нас можно разбить на тысячи осколков, да так, что не собрать потом. Тот, кто знает, как морально уничтожить человека, владеет миром, но эта власть – пир во время чумы. Разве счастлив Рябушев, растоптавший Женю в угоду своим политическим играм? А люди вокруг улыбаются простым радостям, хоть и получили от судьбы по лицу. Демиург спятил, комедия превратилась в драму – как давно я сказала самой себе эту фразу. Вершители человеческих жизней падают с трона первыми, и их падение стократ больнее. Разве виноваты те, кого они выбрали жертвами своего честолюбия? Нет, нет. Разве я желала обладать знанием, обернувшимся властью? Нет, никогда. Большая сила порождает жестокие страдания, разрушает жизни. А я? Кем я в итоге стала? Кто вышел из цикла перерождений в ту ночь? Сколько раз я возрождалась из пепла? Из наивной девочки – в серого кардинала. Из женщины – в чудовище. А из чудовища… Кем я стала? Кто – я? Я – кто? Сколько раз нужно спросить себя об этом, чтобы найти ответ?!»

Было тихо. Тусклый свет лампочек угнетал, нагонял тоску. Здесь, в карцере, можно было сойти с ума в одиночестве и тишине, слишком уж хорошо здесь было думать, растравливать незажившие душевные раны, мучить себя воспоминаниями.

Женя лежал на полу, свернувшись в углу. Связка ключей звякнула, когда женщина открывала решетку. Парень поднял голову на мгновение и вновь опустил ее на холодный бетон.

– Я тебе поесть принесла. Двое суток ничего не ел. Садись, – Алексеева поставила перед ним миску.

– Я не могу вспомнить, как я там оказался. Я спал. Проснулся от холода. В руках – канистра, весь в снегу, труба вентшахты черная и дымится. А что было до этого – не помню, – проговорил Женя, не слыша ее слов.

– У тебя был стресс. Ты поссорился с отцом, уснул, а потом поджег бункер, из мести. Выборочная амнезия – так это у врачей называется. Когда не помнишь, что происходило в некоторые моменты.

Парень внезапно посмотрел ей в глаза, зло и холодно.

– Не пытайся меня убедить! Я этого не делал! – жестко сказал он.

Марина прищурилась.

– Но все думают, что это ты. Вечером состоится суд. И мне придется сказать, что не застала тебя в комнате, когда начался пожар. Посуди сам, все в суматохе выбегают из этого адского пекла и внезапно обнаруживают тебя с канистрой бензина возле обгоревшей вентшахты. Что люди должны были подумать?

– Меня подставили. Это не я, – упрямо повторил Женя, стиснув зубы.

– Не думаю, что отец приговорит тебя к высшей мере.

– Лучше бы так, – безнадежно сказал юноша, опуская глаза. Внезапный запал злости прошел, уступив место отчаянью.