Егор Михайлович уже пришел в себя, собрал женщин и детей у стены здания и выставил охрану с автоматами.

– Где мой сын? – первым делом спросил он у Марины.

– Я не знаю. Жени не было в комнате, когда я проснулась, – растерянно ответила она, избегая смотреть ему в глаза.

– Горела генераторная. Дежурный говорит, что в зале никого не было, кроме него, а потом вдруг полыхнуло. Как такое могло произойти? – Егор пытался казаться спокойным, но глаза выдавали его.

Женщина молчала, не находя нужных слов. В толпе перешептывались, слышались сдавленные рыдания, на одной ноте глухо плакал ребенок.

Из-за стены здания вышел один из часовых, отправленных патрулировать территорию.

– Егор Михайлович! – позвал он. Его голос звучал убито.

Коровин обернулся, ожидая худшего, вздрогнул, не веря своим глазам.

Двое разведчиков вели под руки Женю. Он озирался вокруг с совершенно безумным видом. В руках у одного из конвоиров была канистра, на брюках парня растеклось характерное бензиновое пятно, волосы были слегка припорошены снегом. Было ясно, что он давно уже находился на улице и отсутствовал в убежище, когда начался пожар.

– Он был возле вентшахты, ведущей в генераторную. Ствол шахты обгорел, похоже, туда налили бензина и бросили горящую тряпку. Канистру мы нашли рядом. Стоял, смотрел, как ненормальный, весь в бензине, даже не сопротивлялся, сукин сын! – разведчик говорил отрывисто, пытался отдышаться. Его переполняли эмоции, Марине показалось на секунду, что, будь его воля, он убил бы Женю прямо здесь, не дожидаясь решения командира.

– Я этого не делал, – бессильно прошептал юноша. На его лице застыла невыносимая боль.

Конвоиры отпустили его, и он упал в снег, не удержавшись на ногах. Стоял на коленях и повторял, как заведенный:

– Я этого не делал… Я этого не делал…

На него смотрели все. Женщины и дети – со слезами и немым упреком, мужчины – брезгливо, с отвращением и презрением. Никто не произнес ни слова.

Егор Михайлович остановился в паре шагов от него. В глазах начальника бункера была серая, безжалостная сталь.

– Ты мне больше не сын! – отчеканил он и пошел прочь.

Женя остался стоять на коленях, закрыв лицо руками, шепча неизвестно кому:

– Это не я. Не я. Не я.

Марина смотрела на него молча, без укора, и ее взгляд был совсем пустым, стеклянным.

Юноша поднял голову, глядел ей в лицо, ища помощи и защиты, но не находил.

– Я этого не делал! – его лицо было залито слезами, а в глазах – отчаянье и мольба. – Прошу тебя! Марина! Я этого не делал!

Женщина отвернулась и пошла прочь, так и не сказав ничего.

До рассвета успели собраться в путь. Детей укутали в костюмы химзащиты, надели на них противогазы. Малышня плакала с непривычки, пугалась резиновых масок, в которых было тяжело дышать.

Защитных костюмов хватило и женщинам. Тихие, перепуганные, они шли молча, поминутно оглядываясь в темноту.

Старшие подняли на руки детишек до шести лет, женщины взяли грудничков, закутанных в прорезиненный брезент, с масками респираторов на личиках.

Марина отобрала у девушки-воспитательницы своего малыша, равнодушно взглянула на него.

Она пыталась почувствовать хоть что-нибудь к этому крохотному существу, но не могла. Ей было все равно, что с ним станет, будет ли он жив или мертв. Холодное безразличие накатывало волнами, и становилось стыдно.

– Ему не нужен комплект защиты, – наконец, спокойно сказала женщина, глядя в разумное, улыбающееся лицо своего сына.

Алексеева сняла куртку, закутала младенца и передала обратно девушке.

– Я пойду в оцеплении, с разведчиками. Последи за ним, пожалуйста. Не пугайся, он тебе ничего плохого не сделает, – попросила она.

Девушка отшатнулась, из-за плексигласа противогаза на женщину взглянули тревожные глаза. «Они все боятся. Меня, его. Боятся и ненавидят. Их мирок рухнул, как и мой когда-то. Я могу их понять, как никто. Это не их вина, это их беда. И где-то в глубине души мне даже жаль этих людей», – грустно подумала Марина, наблюдая, как воспитательница уносит младенца.

Женщина поторопилась вперед, к Егору Михайловичу.

Он стоял без противогаза, в одной куртке, ежась на ветру. Мужчинам химзащиты не хватило, они замерли, держа автоматы наизготовку, плотным кольцом окружив женщин и детей. Ждали сигнала к отправлению.

– Я был не прав насчет тебя, – сказал Коровин, не оборачиваясь. – Извини. Нам нужна помощь. Доведи нас до «Метровагонмаша». Ты нужна нам сейчас. Не подведи.

– Доведу, – согласилась Марина. – Но обещайте, что Женя дойдет с нами до убежища. Тогда уж будете его судить.

– Не произноси при мне его имени. Для меня мой сын умер, погиб в огне. Преступника-поджигателя мы осудим, когда будем на месте. Сейчас делай с ним что хочешь. Если потеряется по пути, мне только проще будет, – спина командира окаменела, но голос дрогнул, выдавая его истинные чувства.

– Хорошо. Я пригляжу за ним сама. Дайте сигнал отправления. Если вдруг со мной по пути что-то случится – три восьмерки азбукой Морзе, вам откроют.

– Откуда ты знаешь? – устало удивился начальник погибшего бункера. По большому счету, ему было все равно, слишком велико было потрясение.

– Я много чего знаю. Доверьтесь мне.

– Мы с тобой еще поговорим, когда мои люди будут в безопасности, – сурово пообещал Егор. Повернулся к отряду. – Отправляемся! Держимся группой, оцепление – внимательно! Вперед!

Марина пропустила группу мимо себя, глядя, как женщины медленно бредут по снегу, вздрагивая, озираясь. Им было страшно. А впереди ждал темный мертвый город и неизвестность…

Женя сидел на снегу. Он так и не поднялся, пока отряд собирался в путь. Его жалкую, сгорбленную фигуру запорошило снегом, но он даже не двинулся с места, задавленный непосильным горем.

– Идем, – позвала его Марина.

Парень даже не изменил позы, будто не слышал ее. Алексеева присела на корточки рядом с ним.

– Женя, нам нужно идти, – мягко повторила женщина, взяв его за руку. Ладони юноши были холодными, как снег.

Он поднял на нее покрасневшие от слез глаза.

– Зачем? Я хочу остаться здесь. Не пойду, – безразлично прошептал парень.

Марина подняла его за шиворот, подтолкнула в сторону отряда.

– Самобичеванием будешь заниматься в убежище, когда все будут в безопасности. Мне некогда сейчас уговаривать тебя. Марш вперед! – жестко приказала она.

Женя молча повиновался. Он шел, едва переставляя ноги, не видя и не слыша ничего вокруг себя.