а его самой большой победой стал стратегический паритет с Соединенными Штатами. За время холодной войны все заводы, фабрики и лаборатории ВПК продолжали работать в режиме «военного времени». Другими словами, их производственные мощности поддерживались на уровне, рассчитанном на период полномасштабной войны[175]. В 1988 году все советские руководители, даже самые консервативные, признавали, что нужно с этим кончать – резко сократить расходы на милитаризацию и уменьшить оборонный бюджет.

ВПК, однако, занимал центральное место в мечтах Горбачева о научно-технической модернизации Советского Союза. В будущем генсек решил следовать принципу «меньше пушек, больше масла», но при этом хотел сохранить ВПК как силу, которая позволит запустить СССР на орбиту роботизации и электроники. «Его ставило в тупик, что один сектор экономики сумел достичь столь многого, чего остальная экономика, казалось, была не в состоянии повторить… Большинство усилий [Горбачева] по реформированию советской экономики основывалось на попытках разрешить этот парадокс – раскрыть «секрет» оборонной промышленности и применить его к остальным отраслям», – отмечал один американский ученый[176]. Значительная часть из 200 миллиардов рублей, выделенных в 1986 году на «ускорение» советской экономики, предназначалась структурам ВПК. В период с 1985 по 1988 годы государственные инвестиции в электронику удвоились. В ноябре 1988-го у Горбачева появился еще один повод для уверенности, что эти вложения окупятся. В рамках советской космической программы состоялся успешный запуск, выход на орбиту и приземление ракеты-шаттла «Энергия-Буран». В проекте с астрономическим бюджетом в 27 миллиардов долларов (в пересчете на сегодняшние цены) участвовало около миллиона человек с 1200 предприятий со всех отраслей советской экономики. 100-тонный корабль, похожий на американский космический «Шаттл», мог приземляться в полностью автоматическом режиме под управлением компьютеров. Для советского лидера это было доказательством, что через несколько лет ВПК сможет вытащить из болота всю советскую экономику[177].

Поэтому инвестиции в объекты и лаборатории ВПК продолжались. Министерство финансов изыскивало дефицитную валюту для его дальнейшей модернизации. Также оборонный комплекс требовал и получал больше денег на разработку и производство современного оборудования для терпящей бедствие промышленности, выпускавшей сельскохозяйственную технику. ВПК взял под контроль 250 заводов по выпуску гражданской продукции в попытке повысить количество и качество товаров. Все эти решения санкционировал Горбачев. В январе 1989 года он с воодушевлением рассказал об этом представителям международной «Трехсторонней комиссии» – Генри Киссинджеру, Дэвиду Рокфеллеру, президенту Франции Валери Жискар д’Эстену и бывшему премьер-министру Японии Ясухиро Накасонэ. По словам Горбачева, некоторые «друзья перестройки» в советском правительстве призывали его совершить товарный маневр и закупить большое количество импортных товаров, чтобы избежать «народного бунта». Горбачев объяснил, почему отверг это предложение: «Мы думаем не об одном-двух годах. Мы думаем о том, чтобы создать такую экономику, которая обеспечила бы нам и нужные объемы, и качество продукции. Поэтому и сделали очень крупные вложения в модернизацию всей технологической структуры нашей промышленной базы»[178].

25 января 1989 года Горбачев уехал из Москвы на зимние каникулы. Вместе с женой Раисой он полетел в Пицунду, на правительственную дачу на берегу Черного моря. На этом курорте Никита Хрущев отдыхал в октябре 1964 года накануне свержения. КГБ докладывал Горбачеву, что многие в правящей партийной элите все больше сомневаются в правильности курса перестройки. По оценкам КГБ, число недовольных среди партийной верхушки – членов ЦК, которые, согласно правилам, могли избирать и смещать генерального секретаря, достигало 60–70 процентов. Горбачев, однако, не боялся заговора. Политические и конституционные изменения закрепили его положение наверху властной пирамиды. Кроме того, у Горбачева имелся свой человек во главе КГБ, Владимир Крючков, назначенный на эту должность в октябре 1988 года. Многолетний помощник Андропова, Крючков был бюрократом без политических амбиций и пользовался полным доверием генсека[179].

Горбачева в Пицунде волновало другое: как продолжать перестройку. По обыкновению, за подсказкой он обратился к Ленину. Перед отъездом советский лидер нашел время, чтобы прочитать повесть «Ленин в Цюрихе» – работу русского антикоммуниста-эмигранта Александра Солженицына, которую опубликовали в 1975 году, после того как писатель был выслан по воле Брежнева и Андропова из СССР на Запад. Произведение Солженицына было документальным и крайне пристрастным исследованием о том, чем жил вождь большевиков в самый канун революции, в 1916 году, в Швейцарии. Солженицын наотмашь крушил миф о добром и гуманном Ленине. Писатель среди прочих источников использовал переписку Ленина с его любовницей Инессой Арманд. В повести Ленин представал в его истинной сути – революционера-фанатика, который разносил в пух и прах как врагов, так и последователей. Солженицын также высказал убеждение всех русских националистов начиная с 1917 года: Ленин относился к российскому государству и народу, как к топливу для своей мировой революции. В Советском Союзе произведение оставалось под строжайшим запретом, за его прочтение давали тюремный срок. Экземпляр Горбачева напечатали специально для высшей партийной номенклатуры. В длинном монологе Черняеву после знакомства с книгой Горбачев признал, что Ленин был разрушителем, но вот что его чрезвычайно привлекало в вожде пролетариата: «И всегда один против всех». На глазах у удивленного помощника взволнованный Горбачев стал изображать Ленина, имитируя его стиль и жесты, акцент и любимые слова, его желчность и гнев. Это странное представление длилось более часа[180].

Горбачев продолжал боготворить Ленина. Ему было близко его политическое одиночество, равно как и уникальная способность вождя большевиков перевернуть историю с ног на голову, разрешить, казалось бы, неразрешимую проблему, опередить всех остальных и воспользоваться политическим моментом. Подобно Ленину, который отмахивался от всех критиков и шел вперед, Горбачев видел в сомневающихся в перестройке консерваторов, «левых» и «правых» уклонистов «балласт» для своего революционного замысла. Под влиянием донесений КГБ Горбачев решил вычистить остатки партийной старой гвардии – около сотни членов высшей государственной номенклатуры, которым было больше восьмидесяти и которые оставались в ЦК партии благодаря своим прежним заслугам. По возвращении в Москву он стал встречаться с каждым из этих партийных старожилов наедине и убеждать их добровольно уйти в отставку[181].

После Пицунды Горбачев дистанцировался от обсуждения экономических и финансовых проблем. В Политбюро его бросало от Рыжкова к консерваторам, но конкретикой реформ он не интересовался. Советский лидер не пригласил Абалкина или других экономистов, чтобы понять происходящее с советским бюджетом, спросом и предложением. Идеей фикс Ленина была мировая революция, а Горбачев решил в центр своей перестройки поставить демократизацию. Теперь она стала не просто обязательным условием для успешной модернизации. Горбачев внушил себе, что на него возложена историческая миссия – вести Советский Союз к социал-демократическому обновлению.

На эволюцию политических взглядов Горбачева сильно повлияла гласность, вызвавшая огромный подъем общественных дискуссий об истоках революционной диктатуры и преступлениях сталинизма. Вторая