делегацией прибыл Горбачев – на первую с 1959 года советско-китайскую встречу в верхах. Студенты приветствовали Горбачева как героя и скандировали его призывы к «демократическому социализму». Они также рукоплескали Чжао Цзыяну, более молодому реформатору из партийного руководства КНР, в котором видели потенциального «китайского Горбачева». После нескольких дней замешательства и колебаний китайские лидеры приняли жестокое решение – бросили армию на подавление протеста, что привело к гибели многих студентов. Чжао Цзыяна и других «либералов» из числа партийных идеологов отстранили от власти. Дэн действовал по логике, которую в 1983-м сформулировал Андропов. Он опирался на армию, службы безопасности и высшую элиту правящей партии, чтобы сохранить контроль и продолжить реформы. Два года спустя Дэн возобновил рыночные инициативы, за которыми последовали три десятилетия беспрецедентного экономического роста и процветания сотен миллионов жителей Китая. Руководство КНР, напуганное крахом СССР, никогда не вернулось к идее «демократического социализма» и либерализации своей партийной системы[159].

Уильям Таубман, который приводит резкое суждение Дэн Сяопина о Горбачеве, признал, что руководитель СССР поставил телегу впереди лошади – политические преобразования опередили переход на новые экономические основы. Так считали и консервативные коллеги советского лидера в Политбюро. Тем не менее биограф Горбачева, как и другие исследователи перестройки, отвергают вынесенный Дэном Сяопином вердикт. По их мнению, успех авторитарных реформ в КНР – уникальный пример, который нельзя было повторить в советских условиях[160]. Коммунистический Китай, хоть и был во многом результатом клонирования советской системы, имел принципиально иные стартовые условия для реформ. Горбачев не мог высвободить энергию крестьян, как это сделал Дэн, – советское колхозное крестьянство, на долю которого приходилось от силы 20 процентов общей численности трудовых ресурсов СССР, уже много лет субсидировалось государством и вовсе не умирало от голода. В Китае индустриальные отрасли составляли только 15 процентов его экономики – реформы Дэна создавали новую промышленность на рыночных основах, ориентированную на потребление. В советской же экономике, индустриализированной до абсурдного предела, промышленные моногорода не имели шансов на выживание в условиях рынка. Китайская экономика поднималась на почти даровом труде миллионов, сбережениях крестьян и зарубежных инвестициях, включая Тайвань и Гонконг. Советский бюджет был перегружен социальными расходами: 100 миллиардов рублей уходило на выплату пенсий и пособий в рамках системы социальной защиты граждан, а также на субсидии подконтрольным государствам и республикам СССР. Кроме того, Москва теряла миллиарды рублей из-за цен на нефть и неудачных реформ Горбачева-Рыжкова[161].

Но еще важнее были замыслы Горбачева. Он никогда не рассматривал Китай как модель для своих реформ и в отличие от Дэна Сяопина преследовал глобальную идеологическую миссию. Китайцы, говорил он Черняеву, не решили главную проблему: как «увязать личные интересы с социализмом», задачу, «которая занимала [Ленина]»[162]. Советский лидер верил, что у его страны достаточно человеческих и научных ресурсов, чтобы вернуть себе мировое лидерство в сфере новых технологий. Демократизация позволила бы использовать этот потенциал. В мае 1989 года, находясь в Пекине, Горбачев обратился к своим советникам: «Вот тут некоторые из присутствующих подкидывали идею пойти китайским путем. Мы сегодня видели, куда ведет этот путь. Я не хочу, чтобы Красная площадь походила на площадь Тяньаньмэнь». Глава СССР считал, что сама история высказалась за выбранное им направление[163].

Горбачев вынес Дэну Сяопину свой вердикт. На пресс-конференции в Пекине советский лидер заявил: «Мы убедились, что нельзя успешно провести реформу, если не демонтировать административно-командную систему»[164]. Эмоциональный Черняев, знавший многие сокровенные мысли своего шефа, несколькими месяцами ранее высказался в том же ключе: «Старый режим должен уйти, должен быть уничтожен, и только тогда общество, руководствуясь инстинктами самосохранения, сможет возродиться с нуля». Коммунистическое руководство Китая, только вышедшее из тени Культурной революции, предпочло грубую силу, чтобы вернуть себе «небесный мандат». Горбачев же, как вспоминал в 1992 году его верный помощник Шахназаров, «не решился на свой Тяньаньмэнь. А ведь стоило ему раз-два подавить первые вылазки сепаратистов и радикалов, Советский Союз здравствовал бы и поныне. Но это значило бы расстаться с горделивой мечтой ввести демократию в нашей стране, нанесло бы невозместимый ущерб личному престижу рееформатора»[165]. Как и авторитету среди либерально настроенной интеллигенции, и общественному мнению на Западе.

Любые исторические сравнения ущербны. Трудно найти пример в истории или даже подобрать емкую метафору к правлению Горбачева в 1989 году. На ум приходит образ капитана огромного корабля, который внезапно решает плыть к далекой земле обетованной, вопреки настроениям и интуиции своей команды. Ни у кого на судне нет карты, а компас сломан. Всем кажется, что корабль плывет верным курсом, но на самом деле он давно заблудился и идет навстречу страшному шторму. Трудностей становится все больше, и капитан решает, что экипаж саботирует команды и не заслуживает доверия. Поэтому он обращается к пассажирам, волей судьбы оказавшимся на судне, и предлагает совместно обсудить, каким же образом лучше всего достигнуть заветной цели.

Весной 1989 года наибольшее недовольство в Советском Союзе происходило не из-за национальных чаяний, а от товарного кризиса. Миллионы советских граждан давно привыкли к лишениям и дефициту. Перестройка дала им надежду на улучшение жизни, но вместо этого породила еще больше повседневных хлопот и проблем. Люди не могли понять, почему еще в конце 1960-х годов магазины были полны товаров, а теперь полки опустели. Статистики докладывали Политбюро, что потребление в СССР вдвое больше, чем двадцать лет назад, и что в советских хозяйствах увеличилось поголовье свиней и крупного рогатого скота. Для людей эта статистика звучала как издевательство. Спрос все больше обгонял предложение, народ запасался впрок, сметая с полок государственных магазинов все, что попадалось под руку. Даже общедоступные товары, такие как сахар, мыло и стиральный порошок, теперь исчезли. В ежедневной погоне за продуктами люди, главным образом женщины, часами простаивали в очередях после работы. Один за другим регионы вводили нормирование товаров первой необходимости. В Москве и Ленинграде магазины тоже опустели – государственные предприятия и учреждения закупали продукты непосредственно на продовольственных складах и распределяли их по подписке среди своих работников. Люди выбивались из сил и приходили в бешенство от того, что местные начальники и высшее руководство бездействовало и пользовалось своими каналами снабжения[166].

«88-й год сшиб с ног», – жаловался коллегам по Политбюро председатель Совета министров Николай Рыжков. Самый тревожный показатель – бюджетный дефицит. К концу 1989 года прогнозировался его рост до 120 миллиардов рублей, что составляло треть от всего бюджета – беспрецедентный случай со времен окончания Второй мировой войны. 5 января 1989 года Рыжков созвал специальное заседание Совета министров, чтобы обсудить, почему реформы не работают. Он