— Питьсят за штуку, — улыбнулась бабуля.

— Чё так мало-то?

Он достал пятьсот рублей и взял девять штук. Потом он обязательно пожалеет, что потратил деньги на такую дребедень, но сейчас не время жалеть — зато будет красиво.

Оставив сдачу у бабули, Артём оглянулся и увидел, что Мира уже на месте и ищет его глазами. Её глубокого синего цвета платье подходило к тому, что он хотел ей подарить, и он поспешил это сделать, чтобы потом взять её за руку и влиться в людской поток, текущий по проспекту мимо таких же бабуль, которые торговали пирожками, мимо уличных музыкантов с противно настроенными инструментами — в самое сердце города, в университетский сквер. Там можно было сесть на газон, постелив заранее подготовленный плед, и смотреть в высокое сентябрьское небо, куда в тот день больше никто смотреть не хотел.

Когда сидеть на газоне надоело, они, болтая о том о сём, решили резануть ещё один круг по главным улицам. Ещё один круг — и он ей всё скажет. Почему же он этого так боится, ведь это — хорошо?

— А я хочу взять себе малиновый чай… — Мира потянулась в кофейню.

Туда ходили многие из их универа, но особенно популярной кофейня была у гумфаковцев. Артёма смешило то, что они относились к ней чуть ли не как к святыне.

— Валяй, — бросил он и вырвал из её рук букет астр.

Он остался снаружи, потому что не хотел встретиться ещё с кем-нибудь из универа в кофейне и остаться там. Блуждал взглядом по меловой доске с меню у входа, переводил взгляд на расписание, доску объявлений и вдруг остановился на слове «РАБОТА».

Он обещал бабушке найти работу, а стажировок не предвидится. Вот она обрадуется, когда узнает, что он решил не тянуть!

Кофейне требовались промоутеры. Работа, конечно, не особо приятная и перспективная, но…

Артём вытащил из кармана телефон и сфотографировал объявление, чтобы потом позвонить. Вскоре из кофейни вышла со своим малиновым чаем Мира. Она сразу же заметила, как изменилось его лицо — в этом смысле от неё всегда было трудно скрываться, — и спросила, в чём дело.

— У меня для тебя новость.

— А? — Она наклонила голову вбок.

— Завтра ты собираешь вещи и переезжаешь ко мне.

Мира поставила картонный стаканчик с логотипом кофейни на парапет и молча обняла его.

— А я начинаю работать, — закончил он уже ей на ухо, чувствуя, как она острым подбородком упирается в плечо.

15

Не уснуть на ходу Мире помогал разве что схвативший её за плечи холод сентябрьского вечера. Кончилось городское празднество, рассыпался разноцветными астрами салют, и все толпами повалили в спальные районы — домой. Теперь это слово звучало непривычно, ведь завтра, если мама всё-таки согласится, у неё будет уже другой дом.

Видеть на сориновских улицах так много людей было непривычно. Особенно поздним вечером. Теперь они не крались через освещённые участки, пытаясь срезать как можно больше расстояния и при этом ни с кем не столкнуться, — они размеренно шли по проспекту, а затем уходили во дворы, веря, что никто никому сегодня не причинит вреда. Держались за руки, кутали друг друга в куртки, разговаривали, смеялись и пели песни.

Шум остался с Мирой даже тогда, когда она закрыла изнутри входную дверь, — теперь он был слышен из приоткрытых в квартире форточек. Из последних сил смыв косметику, приняв душ и переодевшись в пижаму, Мира оставила серьёзный разговор на завтра и упала на подушку.

Она спала беспокойно, дёргалась, когда сориновские за окном бахали салютами и орали, но всё-таки спала — до тех пор, пока кто-то не сел на диван рядом, давя ей на плечо. Мира шелохнулась и поняла, что ей не кажется. Время потекло медленнее. И чем медленнее оно текло, превращаясь в густую, вязкую субстанцию, тем ближе придвигался к ней этот кто-то и тем сильнее он притискивал её к кровати, тем ярче становились всполохи красного света, ползающие по стенам. Дошло до того, что она не могла и двинуться. Оставалось только ждать, пока это кончится, и в поисках выхода убегать обратно в сон.

Когда у неё получилось, тяжесть облегчилась, вернулась возможность дышать, а красные всполохи рассеялись в темноте. Мира расслабилась, потянулась и раскинула руки в стороны, а правая рука вдруг кого-то тронула.

Он всё-таки здесь?

С каждым разом это пугает и удивляет всё меньше и меньше. Открываю глаза — за окном светят фонари — и вижу перед собой тёмную, но теперь совсем уже не вызывающую страха фигуру. Там, где у неё должно быть лицо, появляются и тут же растворяются в тиши полуразмытые звёздочки из красного света, так похожие то ли на астры, которые теперь стоят в вазе на столе, то ли на городской салют.

— Мне ничего не остаётся уже, кроме как привыкнуть, — вместо приветствия говорю я и привстаю, потому что лёжа чувствую себя неуютно. Какой-никакой, а всё-таки гость, если уж можно так сказать.

— А я бы на твоём месте сильно не привязывался, — парирует он, усаживаясь на компьютерное кресло напротив дивана. — Что в этом вообще может быть хорошего?

Я молчу, пытаясь найти варианты, и всё-таки не могу.

— Ты ведь до сих пор даже не знаешь, кто я, — продолжает он после недолгого молчания с таким тоном, будто сейчас начнёт плести о себе небылицы, стремясь запугать. — В прошлый раз тебе так и не удалось это узнать. А наяву интереса ты не проявила. У тебя, в конце концов, свои заботы. Туча своих забот.

Продолжаю молчать, глядя, как кружится там, где у него должно было быть лицо, звёздочка из красного света.

— Ты не находишь, что всё это затягивается? — не отстаёт он. — Я ведь не просто так к тебе прихожу, а чтобы дать понять…

— Что?

— А вот выложить все карты на стол уже не могу. Это от тебя зависит. От того, что ты делаешь наяву и что происходит потом здесь со мной. От того, замечаешь ты