– Слушаю, князь Василий Иванович.

Шуйский тут же разослал посыльных во все концы: чтобы стрельцы остановили кровопролитие.

Боярин Воейков притащил из кремлевских мастерских страшную маску – «харю» и положил на истерзанное лицо лжецаря. Воткнул также в мертвый рот скоморошью дудку, в мертвые руки волынку.

– Ха-ха! Пущай теперь повеселится!

Толпа со всей Москвы прибывала, толпилась возле убитых – бывшего «Димитрия Ивановича» и Петра Басманова.

Некоторые негромко переговаривались:

– Ишь лицо-то «харей» Митрею закрыли…

– Полно, он ли это?

– Ты слухай, что я дознал от стрельцов… Вот они-то мовят: не царя застрелили-то, другого. А настоящему помогли: он и бежал.

– Да приходил тут один человек. Сам из поляков, но православный. А зовут поляка Хвалибог Николай. И был он комнатным слугой у царя Митрия Ивановича. То ись все за ним носил, когда чего нужно. И в баню когда… Уж он-то, Хвалибог, видел не раз царское тело.

– Уж ему ли не знать про все телесные особости царские!

– Да-к, он клялся Господним именем, что положили на доски какого-то толстого малого с бритым лбом. С волосатою косматою грудью. А у Митрея посадка была стройная, собою невелик, но оченно складен. Телом же бел и волосы на груди не росли. Потому как сам-то царь еще был молод для того косматого-то на грудях росту.

– Что говорить: и «харю» надели. Для ча им приперло харю-то надевать? Вовсе то непонятно. Нет, тут дело темнее темного. Одним словом-то говоря: сатанинское дело. Это бояре наши бесятся, власть да богатство никак не поделят.

Слух о том, что многие московские жители шли в Кремль спасать своего царя от поляков, а им был выкинут на Лобное место обезображенный труп с лицом, прикрытым маскою, распространялся. Все это не умещалось в понимании людей. И оттого бунты против поляков да и против бояр вспыхивали в разных местах Москвы.

А перестрелка и местами резня с поляками продолжались несколько дней. Многие, выпущенные из тюрем сидельцы с разбойничьими замашками, бросились грабить дома, где остановились поляки. Мужчин убивали, женщин тащили себе в наложницы, как бы мстя за наглое поведение некоторых гусар и жолнеров. А на самом деле, повторяя их бесчинства.

Воевода сандомирский пан Мнишек с сыном и князь Вишневецкий, имея под рукой довольно крупные и хорошо вооруженные отряды, успешно отражали нападение «черного» люда, пока, по приказу самовольно возглавившего Думу Шуйского, им в подмогу не пришел отборный стрелецкий полк.

Никто из бояр не удивился, когда Думу в Грановитой палате возглавил князь Василий Иванович Шуйский.

Он велел заменить все стрелецкие караулы в Кремле на суровые, холодно-преданные законной власти псковские и новгородские отряды. Главное, за что бояре хвалили князя Шуйского: это то, что ввел в Кремль новгородцев, а сам натравил чернь на поляков, кликнув клич: «Поляки хотят убить государя!»

– Наконец-то мы сбросили с престола самозванца Гришку Отрепьева. Теперь можно вздохнуть без оглядки и страха попасть в немилость к еретику. Мы посылали тайно королю Жигимонту послание с предложением от всей Думы пригласить на Московский престол королевича Владислава… – начал рассказывать Шуйский. – Нам тогда главное нужно было сбросить Гришку. В случае чего, стали бы просить у короля воинской подмоги. Но Жигимонт отказался от нашего предложения, а теперь нам его согласия и вовсе не требуется. Однако ссориться с королем не след. Потому предлагаю послать нового посла. Пусть известит Жигимонта о нашей победе и подтвердит заверение о нашей честной приверженности миру с Польшей.

– Ну а как быть с резней поляков? – спросил угрюмо князь Григорий Волконский. – Как-то надо же объясниться. Посланник Гонсевский небось настрочил донесение с жалобой на зверство москвитян. Вроде бы их – и гусар, и жолнеров – убито до трех сотен. Ну, есть и подсчеты неких ярыг – будто убили поляков до тысячи. А то и больше.

– Этакие другие счеты нам ни к чему, – вмешался Шуйский, слегка помахав в сторону Волконского костлявой кистью. – Чем помене ляхов уложили, тем нам выгодней разговаривать с королевскими послами. Н-да, тем выгодней.

– Неизвестно только, сколько сотен… а то и тыщ русских православных людей положили свои головы для освобождения стольного града… – пробормотал Волконский. – А промеж прочего поляки Гришку Самозванца нам подсунули. Они смуту-заваруху начали и каких-то там «добровольцев» на шею нам накачали. Вот пущай теперь возместят убытки.

– Возмещать король и сейм ничего нам, Григорий Константинович, не станут, – резонно заметил Шуйский. – Они, вишь ли, с самого начала против поддержки «Димитрия-царевича» голос подавали. Тут зачинщики Мнишек и Вишневецкий. Вот и посидят они у нас в Посольском приказе вроде бы как в почетном плену. А потому немедля обложить и польское посольство, и гусарские казармы нашими караулами.

Словом, думцы – и «рюриковичи», и «гедиминовичи», и прочие – кряхтели на скамьях, крытых коврами, и помалкивали или поддакивали. А задавал тон обсуждения насущных дел и принимал конечные государственные решения все тот же незаменимый и знаемый всей Москвой князь Василий Иванович Шуйский. И всем уже было понятно: оговаривать это главное дело, либо посопеть, погундеть да покивать головой в горлатной шапке, а царем Дума (хочешь не хочешь) выберет его.

Вообще до вторых петухов главные решения надо было принять. И то, что приняли в Грановитой палате, исполнили в ближайшие дни.

Труп Самозванца (в той же страшной маскарадной «харе») окутали грязной мешковиной, привязали к хвосту лошади, проволокли по улицам и за Серпуховской заставой закопали при дороге. Могилу заровняли и затоптали. Трудились ногами два десятка боярских холопов, кто-то из кремлевских служак-стрельцов, кучка пьяных с утра, оборванных питухов да еще кто-то, злобно плевавший на место Гришкиной могилы.

Что касалось ближайшего сподвижника Лжедимитрия, воеводы Петра Басманова, то по просьбе князя Ивана Голицына, которому Басманов приходился сводным братом, Дума разрешила отпеть и похоронить его по-христиански.

– И где ты энтого ирода и изменщика положить хочешь? – подозрительно сощурившись, но тем не менее ликуя из-за столь гнусного «родства» для Голицыных, спросил Шуйский.

– На родовом подворье Басмановых. В церковной ограде.

– Ну ладно. Из почтения к «гедиминовичам», к Василию Васильевичу Голицыну, никто насчет Басманова возражать не будет.

А далее Шуйский настоял, чтобы из Углича привезли гроб с прахом Димитрия-царевича, убитого приспешниками Бориса Годунова. И чтобы мать его (ныне инокиня Марфа) снова поглядела на то, что осталось от ее семилетнего сына Митеньки, и снова признала прах этот давний своим сыном. Совсем истерзали за многие годы, а особенно за последние, бедную женщину. То для царя Бориса она должна была согласиться, будто дитятко ее сам напоролся на нож, играя, и это утвердил посланный Годуновым князь Шуйский. То она подтверждала позднее, будто народ видел убийц ее мальчика, в чем сознались перед смертью, за что и растерзаны были дворянин Битяговский с ватагой. И опять это утвердил с Лобного места на Красной площади князь Шуйский, верткий и языкастый, как черт из преисподней.