– Откуда слышали-то? – спрашивали на торге, на улицах, в переулках.

– Кум мой ездил в Можайск, там все его видали.

– А Шуйский-то со своими боярами толстобрюхими дурит нам головы. То убитого какого-то харей накроет, чтоб не узнали. То у дороги без креста закопает. То обратно откопает, да в гуляй-городе сожгет. А вдруг и пеплом из пушки пальнет. Ей-богу, скоморошье представление, игрище устроил! Тьфу, козел старый! Еще шапку Мономахову нацепил…

Князь Шаховской, прибыв в Путивль, собрал на соборной площади все городское население и объявил, что царь Димитрий Иванович жив. Шуйский с боярами хотели его убить, но Бог помог государю, и он спасся. Говорят, уехал к зятю своему в польский город Самбор.

После этого сообщения путивльцы единодушно отказались присягать Шуйскому, объявив себя подданными царя Димитрия. К путивлянам присоединились и другие северские города. Здесь ранее проходило наступающее войско Самозванца. Многие его тогда поддержали против Годунова, и сейчас тоже желали оказать ему помощь.

А Михаил Молчанов, оказавшись в Самборе, отпустил своих спутников Леха и Владека. Остановился в корчме. Хозяин корчмы, длинный еврей с войлочной бородой, в суконной шапке и узком черном халате встретил его поклонами и медовой улыбкой. Постояльцев в приграничном городке зазвать в корчму было непросто. Этот русский пан показался корчмарю мужчиной уверенным и состоятельным.

– Как изволили доехать, пан?.. – начал спрашивать еврей.

– Михаил.

– О, пан Михаэль! Какое прекрасное имя! Цо изволите заказать на обед?

– Так, – сказал Молчанов, – я подумаю. Тебя как звать, корчмарь?

– Мойше… Моисейко…

– Утром я видел, как ты брил какого-то мордастого пана. По-моему, ты его неплохо побрил… а?

– Я так старался, чтобы пан Гусиньский был доволен… – Моисейко даже закатил глаза и воздел руки к потолку. – Но пан Гусиньский очень привередливый пан…

– А сколько он тебе заплатил?

– Ой, вей, пан Гусиньский это такой пан, цо обещает дать за бритье злотый, а иногда и два злотых, но… Бывает, не дает ни одного.

– Да ну! Во хапужник, – засмеялся Молчанов. – Так сколь дал за бритву?

– Ползлотого, ползлотого… – обиженно заморгал красноватыми веками еврей. – Когда пан Гусиньский приезжает в свое село взимать подать с хлопов, то бедные хлопы прячут всех коров, овец и даже кур… И уж, конечно, молодых девок. Ибо пан со своей загоновой шляхтой забирает все, не оставляет даже торбочки проса или снопа пшеницы… Холопы потихоньку шепчутся, что лучше, если случается набег крымских татар, чем когда пан приезжает за податью.

Молчанов захохотал, найдя очень забавным поведение мордастого пана Гусиньского.

– Ну, у нас тоже хватает владетелей, что смерда в дугу гнут. А все-таки образом христианским прикрываются, оставляют кой-чего на прокорм. Не то все перемрут. Кто ж землицу орать и оброчное платить будет? А этому пану, видать, все нипочем. И впрямь, лучше татары. Мне вот чего требуется, Масейка. Вишь, какая у меня густая борода?

– Ой, то чудная борода! – расставив пальцы на обеих руках, вскрикнул корчмарь. – Це самая басотность[64] для мужа. Ой, как жалко резать такую бороду!

Молчанов еще посмеялся над возгласами корчмаря, потом сказал:

– Слушай сюда, Масейка. Меня не надо бритвой оголять, как пана Гусиньского. Требуется только укоротить бороду и усы, сделать их – какие бывают у совсем молодых людей. Это первое. А второе выкрасить бороду и волос в рыжий цвет. Можешь такое сделать?

– О! – простонал глубокомысленно еврей. – Сделать можно. На свете все можно. Но я должен посоветоваться с одним умным человеком. Зовут его Самуил Зельцер и умнее его нет никого во всем нашем воеводстве.

– Валяй, Масейка. Иди к своему умному человеку. И под вечер сделайте то, што мне нужно для дела. За это я вам заплачу пять… нет, шесть злотых. Пойдет?

– О Бог Авраама, Исаака и Иакова! Боже, отец наших! – корчмарь пришел в восторг от невиданной сделки и щедрого обещания московита. – Пан Михаэль, вы таки будете иметь цо хотите.

Вечером помолодевший и рыжий Молчанов был в замке Мнишека, явился к ясновельможной панне и передал ей письмо мужа.

– И что делать? – спросила жена Мнишека, прочитав письмо.

– Надо искать другого Димитрия, – отвечал Молчанов. – Я разве не подхожу?

– Но, конечно, что-то общее есть. И все же вы, пан, сильно отличаетесь от того царевича.

– Под именем Димитрия я проехал от Москвы до Самбора. И везде народ радовался, что Димитрий, в моем облике, уцелел. Чего еще надо?

– Я буду думать, пан Михаил, – пожала плечами жена Мнишека.

Полька была неприятная, сухопарая и, по-видимому, скупая до болезни. Не пригласила к ужину, не предложила чарку с дороги. Молчанов слегка поклонился ей и, выйдя за порог, плюнул.

В корчме он увидел в углу плечистого русого человека, одетого в добротный кафтан и высокие сапоги из вывернутой телячьей шкуры. Шапка польская с кистью лежала на столе. На поясе слева калита вышитая – видать, мужик при деньгах. За поясом заметна рукоять от ножа.

Опытным глазом Молчанов ширкнул по нему сверху вниз – понравился. Сам крепок, ручищи сильные, а лицо чистое, незлобное. Волос расчесан по-православному, лицо обрамляет небольшая плотная борода. Перед этим справным мужиком стояли глиняная корчага да кружка. Под закусь на блюде хлеб, огурцы, рыбина-копчужка, пощипанная.

Молчанов начал было подбирать польские слова, чтобы заговорить с неизвестным. Но тот, сразу заулыбавшись, ответил на чистом русском. Сказал: рад, мол, встретить земляка.

– Как звать? – подсел к столу бывший стрелецкий полголова.

– Иваном. А тебя?

– Михайла. Что ж путем да дорогой люди знакомятся.

– Масейка, – позвал Иван, – еще кружку. Да вели сковороду яичницы спроворить. – Заметно, что он, и правда, радовался встрече с русским человеком.

Разговорились сначала осторожно, потом вольнее. Выпили, поели опрятно. Молчанов, человек военный и придворный, постепенно все у собеседника выведал.

Зовут полным именем: Болотников Иван Исаевич, крестьянин князя Андрея Андреевича Телятевского. Дом был не бедный, на хорошем счету. Тиун княжеский всегда выражал довольство. И вот беда пришла, напали ночью татары. Кто сопротивлялся, посекли насмерть. Остальным арканы на шею, окружили верхами и погнали через степь в Крым. По пути сгинули и отец, и мать, и сестренка. Треть, пожалуй, самые молодые и здоровые добрели до Крыма.

В Крыму всех пленников купили турецкие купцы. Сильных мужчин приковали цепью к скамье, стали они гребцами на галерах.

– Погляди на мои ладони, Михайлушка, на мои руки… Несколько лет я ворочал тяжеленное весло, на жаре, под плетью, почти без еды и воды… – жаловался Болотников Молчанову, вспоминая тяжкие годы, проведенные на галерах. – С тебя пот валит, кнут свистит, барабан бьет, чтоб все вместе весло подымали и опускали… Люди мёрли, как мухи… И сразу цепь с мертвеца отклепывают, на его место нового мученика, а покойника за борт, рыбам на обед… Как я выдержал – сам не знаю, молод еще был, здоров… И как-то вдруг спускается надсмотрщик, а с ним железных дел мастер. Отклепывают мою цепь и говорят: «Ступай наверх, на свободу». Я не поверил сперва: вылез на палубу, а сам плачу. Гляжу: там люди стоят в красивых плащах, в шапках с пером, в башмаках желтых. А то были венецейцы. Оказалось, какие-то богатые русские купцы выкупили своих родных из галерного плена. А заодно и меня как русского православного. Дали денег еще. «Поезжай, – говорят, – в Веденец-град, а по-другому: в Венецею. Там позаработаешь, а потом гляди, как хочешь». Пожил я в Венецее, одним веслом греб на лодках с кабинками. Возил господ в бархатных одеждах и ихних милых девиц по каналам, меж островов. А островов там сотни. Везде дворцы стоят изукрашенные да церкви латинские с высокими колокольнями. И гребцы вроде меня на длинных лодках господ возят и сладкие песни поют им для ободрения. Там я и жил несколько годов.