— Грех ведь!.. Великий пост!

Святой воды запасено было столько, что можно было окрестить половину населения Османской империи. Ждали лишь прибытия княжны, которую любезно вызвался доставить из полицейской части сам становой пристав.

Константин Кричевский, наглаженный, набриллиантиненный, в начищенных сапогах, нервно выхаживал по паперти взад и вперед, в волнении сжимая в потной ладони маленький серебряный крестик на простом гайтане, приготовленный им для своей крестной дочери. Петька Шевырев, маленький, толстый, в новом габардиновом пальто, семенил вслед.

— Ты прямо жених! — хихикнул он. — Бутоньерки только не хватает! А кстати, Костян, не боишься ты, что нельзя тебе будет венчаться с крестной дочерью?! Кровосмеситель!..

— Ерунда! — нервно отмахнулся Кричевский. — Я справлялся у отца Иннокентия… Ей и не нужен никакой крестный отец, это для несовершеннолетних только… Это я так, для обычая… Очень хочу, чтобы ей по душе пришлись наши православные обычаи, чтобы она их полюбила! Не знаю, отчего, но это весьма важно для меня!

— Счастливчик ты… Так весь и горишь! — Петька пошмыгал курносым носиком. — Ни дать, ни взять, тульский самовар! Нет уж, ты как хочешь, а я про сие событие фельетон или хоть заметку опубликовать должен! Ну сам посуди: что ж я за репортер, коли у меня под носом, в моей родной вотчине творятся такие романтические преступления, а я ни гу-гу?! Ни ухом, ни рылом! А тут тебе и загадочное убийство, и восточная красавица княжна с темным прошлым, и полицейский произвол в следствии!.. Как хочешь, а я нынче же страничку снесу Алексею Феофилактычу!

— Только вякни там про темное прошлое — будет тебе еще одно загадочное убийство! — Костя поднес к носу приятеля внушительный костлявый «гостинец». — А про полицейский произвол — это мысль! Про эту свинью Розенберга! Грубость на допросах, личная заинтересованность, протокольные ошибки! Можешь намекнуть, что следователь, ведущий дело, сам прежде был неравнодушен к предмету своего следствия, но получил от ворот поворот, а теперь счеты сводит с беззащитной девушкой!

— А он получил от ворот поворот?! — заблестел глазами Петька. — Я уж намекну! Так распишу — родная мама не узнает твоего Розенберга! Он будет метаться по всей Обуховке с рыданьями, в слезах, рвать на себе волосы и кричать «Боже, неужели это я?! Каков подлец!». У него волос много? Должно иметь успех! Алексей Феофилактыч говорит, что нынче очень в моде статьи про угнетение всяческое, про гражданские права, свободу… Хорошо за них платят!

— Ты это… — забеспокоился Кричевский. — Ты сперва мне дай просмотреть свою страничку. А то понапишешь всякой крамолы — придется тебя потом из участка вытаскивать! Или Степке штоф водки проставлять, чтоб не шибко тебя кнутом порол! Все, едут! Хвала Господу, началось!..

К церкви подкатила нарядная пролетка и остановилась. Константин сбежал с паперти, кинулся к подножке, но из экипажа задом, отклячившись, придерживая парадную именную саблю, надеваемую лишь в торжественных случаях, выбрался пристав Станевич, оправил усы и галантно подал свою толстую красную руку мило улыбающейся, смущенной княжне. На ней был прежний ее меховой салопчик, темные роскошные волосы убраны были скромно, наглухо, под цветастый платок, отчего лицо ее сделалось проще и уподобилось лицам простых заводских работниц, бегущих со смены по домам, к мужьям и детям.

Костя справа, Леопольд Евграфович слева торжественно и заботливо повели ее в церковь. Петька Шевырев пялился во все глаза, подмигнул и дурашливо заиграл на губах свадебный марш Мендельсона, новинку сезона, за что получил от Кости тычок в бок исподтишка, за спиной княжны.

— Сие, княжна, изволите видеть, церковь, а при входе изображен святой крест и распятый на нем Иисус, — очень скрупулезно и доходчиво, как малому дитяти, объяснял становой пристав, тыча пальцем в раны на ногах Христа. — Он был распят римлянами за чужие грехи и оттого страдал сильно, но недолго… И стал святым… Одним словом, это была ошибка суда и следствия, в те годы еще весьма несовершенного и примитивного.

— Он, кажется, принимает меня за полную дикарку! — шепнула, блестя глазами, Сашенька Косте, а вслух заметила ласково: — Я благодарю вас, господин пристав. И хотя я с детства знакома с историей зарождения христианства и основными догматами христианской веры, как католической, так и православной, ваш рассказ весьма увлекателен и непосредственен! Он меня тронул весьма!

Леопольд Евграфович просиял от удовольствия и, подмигнув Кричевскому сказал:

— Вот, извольте видеть, что значит хорошее воспитание!

Миновав назойливых гнусавых нищих, коих княжна пожалела, а становой пристав, нимало не смущаясь торжеством момента, мигом разогнал ножнами сабли, они вошли под своды церкви Кулича и Пасхи. Отец Иннокентий, взволнованный, сам не зная отчего, и восторженный, впадающий в религиозный экстаз при каждой службе Васька встретили их поклонами и провели княжну в приготовленный притвор. Там Костя принял на руки ее салоп, княжна, держась легко за его руку, разулась и встала босыми ножками на расстеленный рушник перед большой серебряной купелью, прочие же разместились сзади.

— Во имя отца, и сына, и святаго духа, аминь! — торжественно провозгласил отец Иннокентий, стараясь, чтобы жиденький баритон его звучал как можно благообразнее и представительнее.

— А-ами-инь! — тоненько, в унисон подхватили певчие наверху.

Княжна вздрогнула от неожиданности и поискала глазами хоры. Ее все интересовало в церкви, видно было сразу, что обряд ей в новинку. Служба пошла заведенным порядком, отец Иннокентий перестал волноваться, увлекся, вкладывая душу в слова молитв, и читал свои самые любимые места из Библии, о том, как надо любить и уважать друг друга, а певчие подпевали ему. Голос его с каждой минутой звучал все лучше. Васька охотно помогал ему, перелистывая тяжелые страницы старинной книги, подавая принадлежности. Княжну помазали елеем по лбу, щекам, за ушами, на запястьях и тонких красивых ступнях, и Костя огромным усилием воли отогнал о себя греховные мысли при виде ее точеных щиколоток. Потом Сашенька осторожно ступила обеими ножками в купель, подняв руками юбку, а отец Иннокентий от всей души обрызгал ее святой водой с головы до пят, напевая торжественные псалмы, а хор ему подпевал. Она стояла, не робея, удерживалась, чтобы не оглянуться, и старалась проникнуться высоким значением ритуала, который ей вчера вечером предварительно разъяснил Костя в коротких промежутках между жаркими поцелуями на нарах. Потом снова пошли молитвы, и, наконец, когда все уже устали, пришла пора надеть крест на нареченную рабу божью Александру.

Тут произошла сцена, всех растрогавшая и еще долго памятная Косте Кричевскому… А может, и не ему одному. Когда отец Иннокентий, полуприкрыв глаза и напевая, протянул руку и пошевелил пальцами, Вася Богодухов кинулся к Константину и прошептал:

— Крестик приготовили? Давай скорее!

Не успел, однако, молодой помощник станового пристава протянуть ему давно заготовленный и под влиянием службы позабытый крестик, как расчувствовавшийся Леопольд Евграфович отстранил его руку и, трогая пальцем увлажнившиеся глаза, пробормотал невнятно: