Внутри дома Брук села в кресло, которое причиняло минимум неудобств больным ребрам.

— Ты надолго?

— Прекрати, пожалуйста, — бросил он раздраженно.

— Прекратить что?

— Странно себя вести.

Ее брови поползли вверх.

— Я веду себя странно? Неужели, Остин? Это не я внезапно исчезла без объяснения причин.

Она пыталась посмотреть на него бесстрастно, как на постороннего. Его лицо было изможденным, будто он за несколько дней постарел на десять лет. Он выглядел похудевшим. Более бледным. На его чертах лежала печать сильных страданий.

Он был одет в старую кожаную куртку в стиле «авиатор» и джинсы. Карамельного цвета рубашка с длинными рукавами оттеняла цвет темных карих глаз. Настоящее олицетворение мужественности. Повседневная одежда, растрепанные светлые волосы — вылитый ковбой‑одиночка.

Внутри у Брук все дрожало, но она старалась не показывать виду. Ни за что на свете она бы не позволила ему думать, что его исчезновение так сильно ее ранило. Она может быть самостоятельной.

И будет стоять на своем. У нее нет иного выбора.

Для Остина настроение Брук стало неожиданностью. Она не сердилась. Просто смотрела на него как на незнакомца. И он не мог понять, что у нее в голове.

Он привык к ее смеху, остроумным словам, жизнелюбию. Женщина перед ним была тенью прежней Брук.

— Как ты себя чувствуешь?

Его привело в ярость, когда он узнал, что Брук одна. Ни Алексис, ни Одры рядом с ней не было.

— Я в порядке. Боль, конечно, осталась, но все постепенно проходит. Ребра болят не так сильно, как запястье. Впрочем, ничего критичного.

— А что с ребенком?

— Все отлично, нет никаких сомнений.

— Хорошо.

У него сдавило грудь, пересохло в горле, в голове пульсировало. Брук так красива, что ему захотелось схватить ее в объятия и держать до тех пор, пока не растает ужасный лед внутри его. Но страх пересилил желание.

Она прикусила нижнюю губу — верный признак того, что нервничает или расстроена, или то и другое вместе.

— Что мы будем делать дальше, Остин?

Он не ожидал столь прямого вопроса.

— Оставайся здесь, сколько хочешь.

— То есть ты будешь обеспечивать ребенка и меня по доброте душевной?

Надменный сарказм слегка взбодрил его.

— Я просто стараюсь подобрать правильное решение в этой ситуации.

— Вынуждена сообщить, что у тебя не слишком получается.

Он вспылил, оскорбленный до глубины души.

— Что ты, черт возьми, хочешь от меня?

— Было бы неплохо начать с объяснений. Вроде бы я не замечена в излишней навязчивости, Остин. Почему у тебя возникла необходимость прятаться?

— Это довольно сложно объяснить.

— Попытайся.

Брук смотрела на него пристальным взглядом серых глаз. Ее скулы обострились. Бирюзовая вязаная жилетка и кремовый свитер подчеркивали хрупкость фигуры. Хотя она была одета в обтягивающие черные легинсы, никаких видимых признаков намечающегося животика пока не было.

— У нас есть кофе?

Брук нахмурилась.

— Это все, что ты можешь сказать?

Остин приложил руку к макушке головы, где в настоящий момент обосновался отбойный молоток, колотивший прямо по черепу.

— Мне нужно выпить кофе. И я сделаю для нас пару сэндвичей. А потом отвечу на все твои вопросы.

Это было опрометчивое предложение, о котором он мог впоследствии пожалеть. Но ему нужно срочно перекусить.

Он последовал на кухню вслед за Брук. Несмотря на травмированные ребра, она грациозно двигалась, ставя кофе на плиту, доставая чашки и блюдца и подавая ему то, что нужно для приготовления сэндвичей, — хлеб, ростбиф, швейцарский сыр.

Наконец они сели перекусить.

Остин со стоном благодарности вонзился в бутерброд.

Брук ела еще с большим изяществом, при этом оставаясь серьезной.

— Когда последний раз у тебя была нормальная пища?

— Я не помню. Может быть, завтрак с тобой в среду утром. Я съела несколько пачек крекеров с арахисовым маслом. В клубе было много народу. Не очень хотелось есть.

Не говоря больше ни слова, Брук подала ему второй сэндвич.

После третьей чашки кофе он наконец почувствовал себя человеком.

Когда тарелки опустели, наступила тишина.

Остин встал и сделал несколько шагов.

Брук осталась сидеть. Он уже заметил, что сидеть ей больно. Казалось чудом, что при падении сломанное ребро не прокололо ей легкое.

У него закружилась голова, и он снова сел, не в состоянии отделаться от воспоминаний о падении Брук с лестницы. Оно преследовало его в сновидениях.

Выражение ее лица смягчилось, будто она увидела его внутреннее смятение.

— Поговори со мной, Остин.

Он опустил голову на руки и застонал.

— Я лгал тебе с самого начала.

Она моргнула.

— Ничего не понимаю.

— Ты предположила, что я все еще люблю Дженни. Эта выдумка соответствовала моим целям, поэтому я позволил тебе поверить в это. Хотя и знал, что эта ложь причинит тебе боль. Вот так. Теперь ты знаешь, что я за человек.

У Брук задрожала нижняя губа.

— В день, когда я встретила тебя первый раз, ты снял обручальное кольцо.

— Это правда. Но я продолжал носить его, чтобы держать женщин на расстоянии.

— О‑о‑о.

— Мне очень нравилась Дженни. Естественно. Но не поэтому я носил обручальное кольцо шесть долгих лет. Я не погрузился в горе и не цеплялся за память о прошлом. К тому моменту, как мы встретились, я просто хотел, чтобы все оставили меня в покое. Кольцо было отличным сдерживающим фактором.

Остин намеренно изложил факты таким образом, чтобы изобразить себя в худшем свете. Однако Брук нужно знать всю правду.

— Но ведь ты снял его в ту ночь, когда мы встретились.

Он кивнул.

— Одра не успокаивалась. Говорила, что я превратился в бездушное существо, и настаивала на моем возвращении в мир живых людей.

— Не понимаю.

— Я знал, что ты думаешь, будто я по‑прежнему люблю Дженни, Брук. И я позволил тебе поверить в это. Ты не спросишь почему?

Ее глаза казались огромными, лицо бледным.

— Почему, Остин?

Он нервно пригладил руками волосы.