Как правило, те, кто умирает молодыми, личные дела свои оставляют в беспорядке. Быть может, из-за того, что от хронической болезни жизнь и так казалась шаткой, правило это было неприменимо к другу Льюиса Льюисона Моррису Ромсену. Задолго до того, как умер на исходе тридцатого года своей жизни, он составил отвечающее всем правилам завещание, а незадолго до конца дополнил его щедрой страховкой жизни, чьим получателем значилась его компаньонка Присцилла Ладлэм.

Обеспечение Присциллы стало сюрпризом для Льюиса – а еще бо́льшим сюрпризом для сестры Морриса Айрин Креймер. Преданная Моррису особенно, Айрин поразилась, выяснив, что Присцилла знала ее брата настолько близко, изумилась оттого, что Моррис ни разу не заикался, что сделает ее своим бенефициаром; ее изумленье превратилось в легкое подозрение, когда стало известно, что полис выписан незадолго до смерти Морриса Алланом Ладлэмом, отцом Присциллы. Осознавая, что этот факт можно объяснить совпадением или самой их дружбой, Айрин все же задавалась вопросом, не запрещает ли какая-либо профессиональная этика отцу выписывать подобный полис на имя собственной дочери. Она решила проконсультироваться у Оуэна Льюисона, поскольку все аспекты страхования отскакивали у него от зубов, а она знала его достаточно хорошо, чтобы доверять его благоразумию.

Оуэн ей ответил:

–Буду счастлив проверить это для вас.– Свободное время у него имелось, а также было от каких хлопот забыться: Фиби, которую вот-вот должны были выписать из Сент-Винсента, отказывалась позволять ему с собою видеться.– Впрочем, я уверен, что Ладлэм чист. Я много работал с его конторой, даже слегка знаком с ним самим. Сомнительные дела в его случае исключены.

–Я тоже его знаю – и знаю, до чего они зажиточны, или, по крайней мере, Мод. Мне это просто кажется странным.

От старого знакомого из компании Аллана Оуэн выяснил, что Аллана рекомендовала Моррису не кто иная, как Фиби; узнав, что бенефициаром будет значиться Присцилла, Аллан де сперва отказался выписывать полис; апосле якобы согласился лишь по заверении Морриса, что Присцилле об этом ничего не известно.

Айрин заправляла «Галереей Креймер», открывшейся на Западной стороне несколькими годами ранее и недавно переехавшей севернее, ближе к предместью. На последовавшей встрече с Ладлэмами у себя в галерее Айрин призналась Аллану в своем «любопытстве» относительно страхования жизни Морриса:

–Я и не знала, что все это можно оставлять в семье.

Аллан порозовел.

–Обычно нельзя. Меня это, знаете, тоже беспокоило…

–Еще как знаю. Вы же сама щепетильность.

У себя в конторе назавтра Аллан спросил, не вызвал ли каких-либо хлопот полис Морриса. Так ему стало известно о запросе Оуэна. Позвонил Айрин: действовал ли Оуэн по ее просьбе?

–Да. Глупо с моей стороны, но Моррис только что умер, а по причинам, которых я до сих пор не понимаю, он мне о Присцилле никогда не рассказывал. Мистер Льюисон сообщил мне, что вы себя повели образцово.

–Айрин, то была стандартная процедура.

Заверения Айрин успокоили Аллана. Пусть даже полис Морриса не предоставлял ему причин для беспокойства, он боялся, что внимание Оуэна могут случайно привлечь какие-то другие его дела – которые приоткроют его тайную карьеру все новых и новых жульничеств. Карьера эта всегда подвергала его высоким рискам, а если за расследование возьмется специалист класса Оуэна, такого риска он себе позволить не мог.

Оуэн ничего не заподозрил. Аллан избежал опасности, не сознавая ее, как будто смахнул у себя с загривка паука, а затем узнал в нем черную вдову. Он смаковал свою удачу. Та усиливала эйфорию и от того, что он отыскал Элизабет, и усиливалась ею. Какое-то время он просто купался в ощущении великолепия собственной жизни. К Оуэну он питал громадную благодарность за то, что тот оставил это ощущенье неприкосновенным. Однажды утром он написал ему письмо:

Аллану так и не пришло в голову, что разумнее было бы потребовать у Оуэна извинений. Сам Оуэн лишился дара речи. На него сыпались льстивые хвалы человека, в чьей неподкупности он неявно усомнился. Оуэн едва ли мог догадаться, что, сочиняя это письмо, Аллан влюблен. Но дату рождения Аллана в «Кто есть кто» проверил – удостовериться, что тот еще не в маразме.

Письмо Оуэн оставил на своем письменном столе в конторе. Когда же снова взял его в руки – вторично задался вопросом, зачем Аллан его написал. Он не намеревался просить денег в долг. Ему не требовалось оказывать светские любезности. Он не пускался в политику. Должно быть, у него какая-то иная причина – необычная, о какой Оуэн и не подозревает; вероятно, о ней ему и не следует подозревать. Прячет ли он что-нибудь – возможно ли, что Аллану Ладлэму есть что скрывать?

Когда в голову Оуэну пришла эта мысль, он взбодрился: такая занятная возможность делала его унылый мир ярче. Чувствуя себя хуже некуда, Фиби к нему относилась с презрением; его сын Льюис пал так низко, что его и в расчет брать незачем; Луиза посвятила всю себя Фиби, и у нее не было ни минуты свободного времени; работа же ему наскучила. А тут он откопал мелкую тайну, от которой ему вовсе не было скучно. Оуэна приводила в восторг возможность того, что у кого-то из его круга могут быть постыдные секреты. Похож ли будет Алланов трюк на его собственный, с нью-лондонским паромом? Или окажется более сокровенным грешком?

Хоть это его и интриговало, Оуэн, возможно, совсем бы забыл Аллана, если б тот не всплыл в их беседе с Айрин в конце следующей недели. Она тоже от него кое-что слышала.

–Украли Уолтеров портрет Элизабет. Аллан звонил спросить, по-прежнему ли его покрывает наша страховка. Свою они оформить не успели.

–Я и не знал, что он теперь их,– сказал Оуэн.

–Купили в прошлом месяце.– Айрин пояснила, что не так давно она выставила на продажу подборку лучших работ Уолтера Трейла.– Его мы им отправили в начале июля.

–А когда его украли?

–Точно не знаю. Аллан мне позвонил вчера.

Оуэн ничего не сказал. Он знал, что Аллан солгал Айрин по крайней мере единожды. Ни один страховой брокер не станет оставлять ничего настолько ценного без защиты даже на две минуты, что уж там говорить о двух неделях, а от Аллана хватило бы и телефонного звонка.

Что же Аллан теперь задумал? Если он все-таки застраховал полотно Трейла, зачем тогда лгать об этом Айрин? Когда Аллан с нею разговаривал, почему спросил ее лишь о страховке, когда мог бы затребовать информацию – и даже совет – о кражах произведений искусства? Оуэн пытался представить себе какую-нибудь необъявленную мотивацию звонка Аллана. И ничего не мог придумать, пока на ум ему не пришла маловероятная гипотеза: ане хотел ли Аллан как-то сам нажиться на этой краже? Не пытался ли он получить всю страховку, какую мог,– не только свою, но и галереи?