— Хочу обратить твое внимание, что ничего такого я не говорил.

Тана уже подходит к двери.

— Я пойду.

— Может быть, позволишь хотя бы проводить тебя до станции?

Я выхожу из номера следом за Таной, надеясь, что холодный воздух на улице прочистит мне голову и я придумаю, как загладить ту обиду, которую, судя по всему, ненароком нанес Тане. Она останавливается в холле и ждет, пока я догоню ее.

За то время, что мы спускались по лестнице, Тана, видимо, успела что-то решить для себя и, как только мы оказываемся на улице, говорит мне:

— Знаешь, мне что-то холодно. Я, пожалуй, такси поймаю.

Тана взмахивает рукой, и такси тотчас же подъезжает к тротуару. Я не успеваю придумать ни единого довода, чтобы задержать ее или хотя бы как-то успокоить.

— Спасибо за ужин.

— Передай своей маме, что я на днях загляну к ней, — говорит Тана.

Она закрывает дверцу, и такси уезжает прочь.

У меня нет ни малейшего желания возвращаться в тот гроб, который я в последнее время вынужден называть своим домом. Кроме того, мне жутко жаль самого себя. Лучшее решение для подобных ситуаций найдено давно: нужно хорошенько нажраться. По привычке я иду в смежный с гостиницей мексиканский ресторан.

Опрокинув первую стопку текилы, я вдруг вспоминаю, что денег у меня практически нет. В кармане лишь одна жалкая десятка. На эти деньги, кстати, я собирался питаться все выходные. Пораскинув мозгами, прихожу к выводу, что на объедках, оставшихся после приготовленного Таной ужина, я, пожалуй, до понедельника протяну. Соответственно, у меня как раз хватит денег на три текилы, даже с чаевыми. Три рюмки — вполне достаточно для того, чтобы захмелеть и — в другой ситуации — даже повеселиться, но явно мало для того, чтобы напиться до беспамятства, чего на данный момент мне хотелось бы больше всего.

С третьей рюмкой текилы, обжигающей пищевод и пустой желудок, я начинаю жаловаться бармену на свою тяжелую жизнь. Стоящий за стойкой никарагуанец Эрнесто кажется мне сейчас самым мудрым и рассудительным человеком на свете.

— Нет, ты скажи мне, Эрнесто, я что, полный идиот? Или ты тоже считаешь, что настоящей любви не бывает? Или ты на самом деле думаешь, что я просто тупой гринго, все проблемы которого не стоят выеденного яйца?

— Ах, — мудро кивая головой, произносит Эрнесто. — Dios nos odia todos.

— Вот милое дело, — слышу я за спиной знакомый голос.

Это Кей. Судя по ее глазам, она совсем недавно плакала.

— Ты понял, что он сказал? — спрашивает она.

— Я почти уверен, что это переводится как «Бог ненавидит нас всех». Но, если честно, испанский я на экзамене завалил, так что за точность перевода ручаться не буду. Ты как, в порядке?

— В порядке, — повторяет она. — Просто в полном порядке. Мы с Нейтом разбежались.

Я только что если не разбил сердце, то по крайней мере изрядно обидел свою лучшую подругу, моя мать лежит в больнице без малейшей надежды на выздоровление, а отец в это самое время изменяет ей со своей крашеной блондинкой. Несмотря на все это, я вынужден закусить губу, чтобы непроизвольно не улыбнуться, услышав ту новость, что сообщает мне Кей.

— Ну что ж, леди, тогда подсаживайтесь. Открывается очередное заседание клуба одиноких сердец.

— Что? — переспрашивает Кей. — А у тебя-то что случилось?

Я начинаю грузить ее своими проблемами, наскоро рассказываю про Тану и про умирающую мать, не забыв добавить при этом, что, как назло, оказался на мели и не могу даже как следует напиться.

— Бедный мальчик, — сочувственно произносит она и добавляет: — Давай я тебя пожалею.

Мы заказываем еще по рюмке, и Эрнесто, похоже, только рад, что дело приняло такой оборот и что я больше не буду плакаться ему в жилетку. Я рассказываю Кей про празднование Рождества и про больницу. Она посвящает меня в подробности своей размолвки с Нейтом.

Ей предложили, как она выразилась, «просто непотребные» деньги за две недели съемок где-то в Юго-Восточной Азии. «Викториас сикрет» начинает новую рекламную кампанию в этом регионе, и, как выяснилось, образ, созданный Кей, по-прежнему находит живейший отклик в сердцах горячих азиатских парней. Кей, в общем-то, собиралась отказаться от предложения — «деньги, конечно, хорошие, но зачем они мне», — поскольку ей совершенно не хотелось снова очутиться одной в чужой стране, среди чужих людей, пусть даже и на каких-то две недели. Стоило же ей только заикнуться Нейту о таком соблазнительном предложении, как он просто взбеленился. «Ядовитая радужка», пользуясь зимними каникулами ударника Скотта, запланировала провести ближайшие дни и ночи в студии, чтобы как можно быстрее закончить второй альбом. Нейт заявил, что Кей для него как муза, и настаивал на том, чтобы она присутствовала рядом с ним круглосуточно — «для моральной поддержки», как он выразился. После первого же дня, проведенного в студии, выяснилось: на самом деле ее работа сводится к напоминанию великим музыкантам о том, что даже в героиновом угаре нужно иногда что-то есть. Кроме того, как оказалось, в обязанности Кей входит доставка все новых и новых партий наркотика, когда запасы подходят к концу.

— Я, между прочим, не какой-нибудь хренов наркокурьер, — гордо заявляет она.

— Спасибо на добром слове, — отвечаю я с должной долей иронии в голосе.

— Ты — другое дело, — говорит она. — И вообще, трава — не наркотик. Это средство выживания в нашем мире. А этот козел, представляешь, что мне в ответ сказал? Говорит, если я не буду делать, что от меня требуется, то он запросто найдет себе другую подстилку, которая будет счастлива разбиться для него в лепешку. А кроме того, заявил этот ублюдок, ему, может быть, наконец сделают приличный минет. Представляешь себе?

— Ну что за мудак! — говорю я.

— Ну что за мудак! — вторит мне Кей.

Через час мы с Кей занимаемся сексом в моей комнате. Мы оба здорово пьяны, и все проходит как-то вяло и неуклюже. Я вообще, по правде говоря, не уверен, что не проспал все это время. В том, что такая радость мне не приснилась, я убеждаюсь лишь на следующее утро — проснувшись и обнаружив, что Кей спит рядом. Вскоре она тоже просыпается, мы снова занимаемся сексом, и это дело оказывается отличным лекарством от утреннего похмелья.

Взявшись за руки, мы идем по улице и заходим в какое-то французское бистро. Кей заявляет, что заплатит за меня, и заказывает яйца бенедикт и по «Кровавой Мэри» каждому из нас. «Тяжелая полоса», — кивает она на меня, делая заказ официантке, но я и не думаю возмущаться: судя по всему, вкусная еда на редкость эффективно успокаивает уязвленную мужскую гордость. Затем возвращаемся в мой номер, и теперь все происходит как надо. Мы начинаем с неторопливых нежных ласк, с восторгом проживая каждый момент этой близости, только-только начинающей становиться привычной. Завершается все буйством эмоций и движений, наши тела при этом совершают возвратно-поступательные движения с частотой и синхронностью поршней в моторе.