– Может, вернемся?

– Зачем тебе мобильный? – удивляется Стас.

В деревушке всего семь домов, большинство из них стоит сзакрытыми ставнями, дачный сезон кончился.

– Номер дома помнишь? – спрашивает Стас.

– Третий.

На почтовом ящике краской выведена фамилия бывших владельцев«Каратаевы». Оставив машину возле крыльца, Стас прошелся по деревне. Я достаюключ из конверта и отпираю замок. В доме очень холодно. Я сижу на старенькомдиване, оглядываюсь. Обыкновенный деревенский пятистенок, кухня, передняя. Мебель,свезенная сюда за ненадобностью. Возвращается Стас.

– Мне здесь нравится. Останемся ночевать?

– Холодно.

– Со мной тебе станет жарко.

Он обнимает меня, ищет мои губы, а я думаю: «Никто не знает,что мы здесь». Но через мгновение я рвусь ему навстречу и ни о чем не жалею.Потом мы тихо лежим в темноте, прислушиваясь к дыханию друг друга. У меняровное дыхание, замедленное, у меня безвольные руки. Стас лежит сосредоточенныйи ждет, когда я усну. Слабо шевельнулся, поцеловал меня, замер, приглядываясь.Легко поднялся. Он двигается почти бесшумно, но я слышу его шаги. Слышу, как онходит по дому, как открывает люк подпола в кухне, как спускается вниз. Я лежуна спине, таращусь в потолок и стискиваю рот рукой. А когда глухие удары тамвнизу стихают, встаю, одеваюсь и иду в кухню. Сажусь на широкую скамью застолом и жду Стаса. Он поднимается по ступенькам из подпола. Сначала я вижузатылок, потом спину, потом «дипломат» в его руке. Стас оборачивается, губыкривятся в усмешке.

– Подслушиваешь, подглядываешь, хорошая девочка?

Он пнул ногой крышку люка, она с грохотом захлопнулась, и явздрогнула.

– Ты это искал? – спрашиваю я, кивнув на«дипломат». – Что там? Деньги?

Он смеется.

– Старые газеты, которыми можно растапливать печь.Развел меня твой муженек… в дураках оставил.

Он садится за стол, отпихнув ногой «дипломат».

– Значит, все-таки деньги, – тихо говорю я.

– Дура ты, Принцеска… деньги… Миллион долларов США.Классно звучит, а?

Я опять подумала: никто не знает, где я. Кто будет искатьменя здесь, кому это придет в голову? Агатка решит, что мы сбежали. И будетждать весточки, долго будет ждать, может, всю жизнь. Я смотрю на свои руки, онидвигаются по столу, словно плетут кружево. Вздрагивают, замирают и сновадвигаются.

– Ты убьешь меня? – спрашиваю я, Стас усмехается.

– Ты даже не представляешь, как мне не хочется этогоделать. – Я киваю, а он качает головой. – Мотать отсюда надо,осточертел мне этот городишко. Муженек твой меня за яйца держал, я думал,избавлюсь от него и заживу распрекрасно на его деньги. Теперь отбывать придетсяналегке. Накрылась мечта.

Он поднимается, зачерпывает ковшом воду из ведра, долгопьет, стоя ко мне спиной, а я вспоминаю письмо Вадима. Из всех углов медленнонакатывает ужас, холодя спину, а в груди печет и больно. Я могла позвонитьАгатке, я могла остаться дома. Мне вдруг становится смешно: если бы мы были нев глухой деревушке, а в городе, я закричала бы «Помогите!» и бросилась к людям,а потом смотрела бы, как Стаса сажают в машину с наручниками на руках? Нет. Ябы так же молча сидела, как сейчас. Я стискиваю зубы и говорю:

– Наверное, если быстро, то не очень больно.

Стас смотрит на меня долго, может, минуту, может, две,подходит, заглядывает в глаза. Как он меня убьет? И тут я понимаю. Конечно.Даже Агатка поверит, что я не выдержала… Однажды кто-нибудь заберется в пустойдом и найдет меня… Я сглатываю ком в горле, смотрю в глаза Стаса,темные-темные, а он вдруг начинает смеяться:

– Поняла, Принцеска, вижу, что поняла. Ты умненькая.

Горло сдавливает, словно на шее уже стянута петля. Я отвожувзгляд. Если глаза – зеркало души, какая у тебя душа, Стас? Я представила, чтобудет дальше, вновь стиснула зубы. Помоги мне, помоги мне, помоги… Голоспробивается с трудом, хриплый, не мой.

– Я боюсь, – говорю я.

Стас качает головой.

– Ты чокнутая. Ты ведь даже кричать не будешь. Такведь? Вижу, не будешь. Ты сама голову в петлю сунешь, я скажу, и ты сделаешь.Черт-те что. – Он тихо и зло смеется, резко выпрямляется. – Ладно, незнаю, что для тебя хуже.

Он идет к выходу, снимает куртку с вешалки, он уже открываетдверь, когда я, опомнившись, зову:

– Стас…

– Ну, что? – недовольно спрашивает он.

– Эти деньги… Скажи, найди ты их, ты был бы счастлив?

– Без дурацких вопросов никак нельзя?

– Я знаю, где они.

Он хмурится, стоя возле двери, а я поднимаюсь и иду впогреб. Слева, там, где полки, отсчитываю седьмой кирпич снизу, он легкоподдается. Стас стоит наверху с фонариком в руках. Я вынимаю кирпич, второй,третий, зачем-то аккуратно складывая их возле ног, потом просовываю руку вобразовавшуюся дыру и достаю спортивную сумку из плотной непромокаемой ткани.Протягиваю ее Стасу, глядя на него снизу вверх. Я думала, он сразу уйдет, но онпротягивает мне руку, помогает выбраться из погреба. Мы возвращаемся в кухню.Сумка на столе, Стас расстегивает молнию. Проводит рукой по банкнотам, беретпачку, проверяет и улыбается.

– Значит, не зря. – Я сижу на лавке и смотрю нанего. – Как ты узнала о тайнике?

– Вадим…

– А, письмо. – Стас качает головой. – Ты ивправду чокнутая. – Вынимает из сумки несколько пачек, бросает настол. – Держи, я думаю, это будет справедливо.

Он подхватывает сумку и идет в сени, на ходу застегиваякуртку. Дверь распахивается, а потом закрывается с глухим стуком. Я сижу ислушаю его шаги. Заработал мотор. Звук удаляется, становится тише, пока неисчезает совсем. Я поднимаюсь, оглядываюсь, с трудом понимая, что должнасделать. Я не знаю, зачем иду в чулан, зажигаю свет в коридоре и распахиваюузкую дверь. В полумраке с большого ржавого крюка свисает бельевая веревка.Вместо того чтобы бежать, я делаю шаг вперед. Дверь захлопнулась, хотя, может,это все-таки я ее закрыла. Крючок от удара соскальзывает, но я этого незамечаю, я молочу по двери кулаком, ору, а потом сползаю на пол и смотрю наверевку.

Когда в оконце медленно вползает рассвет, я поднимаюсь,отпираю дверь и иду в кухню. Заворачиваю доллары в старую газету.