Добродеев промолчал, от души надеясь, что до следственного эксперимента не дойдет, и в то же время разрываясь от любопытства.

Устроить следственный эксперимент им не удалось — в тот вечер Сунгур в баре «Братислава» так и не появился, и соваться в дом не стоило. Добродеев через каждые двадцать минут звонил Эрику и спрашивал: «Какие новости? Есть?» «Пока нету», — отвечал Эрик. Пароль и отзыв. Заговорщики сидели у Митрича, накачиваясь пивом.

— Черт! — реагировал Монах. — Чует мое сердце, пролетаем мы, Лео, как… э-э-э… фанера. Придется отложить до завтра. А я настроился… драйв, адреналинчик, то, се!

— Завтра похороны.

— Я помню. Вряд ли он захочет сидеть дома в такой день… в смысле, вечером. Как сказал один тип из ирландского анекдота, у которого умерла жена: «Ладно, так и быть, пойду за гробом в черном костюме, но так и знайте, день для меня будет окончательно испорчен». Не будет Сунгур сидеть вечером дома. Мы пойдем попрощаться с Аленой, а заодно посмотрим, как они между собой… в смысле, члены семьи. Ты не представляешь себе, Лео, как много может сказать мимолетный взгляд! Какие страсти скрываются в гримасах и ухмылках, особенно у тебя за спиной… да и вообще, интересно, кто почтит присутствием. Во всех криминальных романах убийца является на погребение. Между прочим, всегда удивлялся, какого черта, если он не полный идиот или не родственник, которому полагается присутствовать. Мы тоже не будем нарушать традицию, Лео, отдадим долг… все-таки она была незаурядной женщиной. За Алену! Пьем, не чокаясь!

Они выпили…

* * *

…Гражданская панихида имела место в фойе драматического театра, и уже издали был виден поток людей с цветами. Парковка была забита; у входа в театр — заторы, секьюрити тщательно проверяли входящих.

Они вошли в фойе, устланное красными дорожками; едва слышно играла траурная музыка. Народ выстраивался в длинную очередь, чтобы пройти мимо полированного гроба красного дерева, стоящего на задрапированном красным постаменте. На столике рядом высилась гора цветов, преобладали белые лилии; их густой одуряющий запах висел в воздухе тяжелым облаком, смешиваясь с запахом горящих свечей и толпы. Шарканье шагов, приглушенные голоса, покашливание… медленное круговое движение, на лицах приличествующая моменту скорбь и умеренное любопытство.

Алена… спокойное бледное лицо, подкрашенное визажистом, закрытые глаза, зубчатая тень ресниц на щеках; красные и белые каллы поверх кружевного покрывала; бледные руки сложены на груди, в застывших переплетенных пальцах торчит тонкая, чуть кривоватая темно-желтая восковая свечка — дергается от театральных сквознячков сине-красный огонек.

Покой, холод, вечность…

Люди от прессы, вспышки блицев. Временами бесшумно пробегают служители и о чем-то докладывают распорядителю, полному мужчине с торжественно-скорбным лицом, — прощальная церемония строго регламентирована.

У изголовья гроба — Сунгур, седоголовый, осунувшийся, мгновенно постаревший; было видно, как ему тяжело пожимать руки и выслушивать соболезнования. А также выдерживать любопытные взгляды. Рядом — Коля Рыбченко, утирающий слезы носовым платком; за ним — Савелий Зотов с несчастно-озабоченным лицом и Валерий Абрамов с опущенными глазами; дальше — заплаканная Лара в черной кружевной косынке и Ростислав — он поддерживает ее за локоть; еще дальше — Юрий с угрюмым лицом и странного вида худенькая девушка с разноцветными торчащими волосами и глупым личиком, она жует резинку и глазеет по сторонам. Эти двое — единственные на печальной церемонии, кто не в черном. Юрий — в синем свитере и джинсах, девушка — в полосатом серо-черном с высоким воротом, не то платье, не то длинном свитере.

— Леша, снимай все подряд, — прошипел Монах на ухо Добродееву. — Потом разберемся. Кто на кого смотрит, кто к кому обращается, кто к кому подошел или, наоборот, кто и как смотрит на Сунгура и детей, как дети смотрят на отца. Нам нужно все! Обрати внимание на одиноких женщин в возрастной категории писателя; если повезет — нарисуется Мадам Осень, смотри не пропусти. Ты заметил, что дети стоят поодаль? У них общее горе, но они отдельно от отца, сами по себе. Народ уверен, что убийца — Сунгур, но до сих пор держался в рамках и выжидал, а теперь городские сплетники пойдут вразнос. А когда узнают, что Лара ушла из дома… — Монах махнул рукой. — Щелкай все подряд, Лео!

Монах вздрогнул, когда тяжелая рука легла ему на плечо и чей-то густой бас произнес:

— Олег Христофорович, вы тут по делу, как ищейка на охоте, или попрощаться?

Монах резко обернулся и увидел перед собой исполинского роста женщину в черном. Смуглое лицо ее обрамляли смоляные с сединой космы, на плечи была наброшена черная шелковая косынка. Она смотрела на него глубоко сидящими черными глазами, шевелила мощными бровями и ухмылялась. Над верхней губой ее явственно выделялись усы.

— Саломея Филипповна! — вскричал Монах шепотом. — Сколько лет, сколько зим! Здравствуйте! Рад, несмотря на печальные обстоятельства. Разрешите представить, мой друг, журналист Алексей Добродеев.

— Очень рад! — щелкнул каблуками Добродеев. — Много слышал о вас и даже имел честь тиснуть материальчик про вашего внука.

— Про Никитку? Помню, как же, как же, долго смеялась — какой же он колдун? Это скорее я ведьма, а Никитка безобидный. А то нагнал туч: и колдун, и чернокнижник, и масон… мама дорогая! Никитка очень гордился — он у меня как дитя малое. А вы, значит, в засаде? В книжках убийца всегда является на похороны и можно вызнать кто. Иногда работает.

— Вы ее знали? — спросил Монах.

— Знала. Она приходила за травками, проблемы со здоровьем. Яркая женщина, как комета. Умная и жестокая. Такие долго не живут… вот если б дура и добрее, то жила бы до сих пор. Многих обидела. Царствие ей небесное. — Саломея Филипповна размашисто перекрестилась.

— Я не знал ее лично, — заметил Монах. — Видел однажды. Подозревают мужа, лично я думаю, что он ни при чем. Он мне нравится… — Монах поймал удивленный взгляд Добродеева. — Мне кажется, это не семейное преступление, убийца не имеет к ним отношения.

— Не семейное… — повторила старуха. — Ошибаешься, Олег Христофорович, убийца имеет близкое отношение к семье. Это еще не конец, вожак будет защищать своего щенка до конца.

— Он здесь? — наугад выпалил Монах.

Она ухмыльнулась, рассматривая его в упор. Потом сказала:

— Возможно. Будешь фотки смотреть, замечай, кто с кем, понял? Мне пора, а то живность дома передерется. А ты заходи, не забывай старуху. И ты тоже, — обратилась она к Добродееву. — Угощу своей наливкой на травах… вон он знает! — Она кивнула на Монаха. — Бывайте, господа! Удачной охоты.

Она повернулась и пошла от них — им показалось, толпа раздавалась перед ней, как море.

— Ну и особь! — сказал Добродеев. — Мороз по коже! Никита про нее рассказывал, что она ведьма и любого видит насквозь, но я не внял, а ведь про нее впору роман писать. Обязательно напишу.