— Понятно. Ты слышал, что она сказала? Что убийца связан с семьей и он, возможно, сейчас здесь. — Монах повел взглядом по непрерывному потоку скорбящих.

— И если бы Алена была глупее и добрее, она не стала бы жертвой убийцы. И что она многих обидела. Получается, что добрые дураки дольше живут?

— Однозначно, Леша. Добрые дураки живут дольше и счастливее умных и злых… они и смеются больше, а смех, сам знаешь, продлевает жизнь. Классика. Правда, с ними не так интересно, как с умными и злыми. Народная мудрость неоднократно высказывалась по теме. Насчет обиженных… по-моему, самый обиженный тут Сунгур! Общественность его уже осудила… он сейчас как зверь в клетке: все смотрят, суют палки сквозь прутья, бросают камешки, замечают и толкуют любое движение, выражение лица, жест, взгляд, даже то, что дети стоят отдельно… все! И он прекрасно это понимает, стоит как у позорного столба, и родные детишки бросили. Ему не позавидуешь. Анжелика пересказала мне слухи из магазина, оказывается, он на свободе только до похорон, а потом его сразу повяжут, прямо во время поминок. Глас народа — глас божий, все замерли в ожидании. Вот так, Лео. — Монах прищелкнул языком. — Ладно, поживем — увидим. Ты, главное, не отвлекайся, работай. Считается, что камера замечает больше, чем человеческий глаз.

— Знаю, а почему?

— Потому что машина — не отвлекается, ничего не чувствует и захватывает панораму.

— Ты ей веришь? — спросил Добродеев, он был возбужден, и ему хотелось болтать. — При чем здесь вожак и щенки?

— А что такого, собственно, она сказала? Мы и сами знаем, что убийца не с улицы, а у жертвы был сложный характер. Насчет вожака… Сунгур любит Лару, он будет оберегать ее от любых потрясений… как-то так.

— Она сказала, что убийца присутствует, — напомнил Добродеев. — И это еще не конец.

— Мы тоже присутствуем, Лео. А конец будет тогда, когда поймают убийцу. Я не знаю, что она хотела сказать, она как «книжный суд», нужно толковать. Работай, Леша, не отвлекайся.

— Это Сунгур!

Монах не ответил…

Р. Минаев. Холодна ль, словно льдинка

— Я хочу домой! — резко сказала Лара. — Устала, едва держусь на ногах… все эти взгляды, соболезнования… не могу больше!

— Подойди к отцу, попрощайся и скажи, что уходишь.

— Да, да, я подойду.

Она пробралась к отцу, тронула за локоть. Сунгур обернулся:

— Ларочка!

— Отец, мы не останемся на поминки, не обидишься? Страшно устала…

— Конечно, иди, я сам. Как ты? Бледная, похудела… в порядке?

— Нормально. Ты как?

Сунгур улыбнулся:

— В порядке. Ты бы вернулась домой, девочка…

— Мы с Ростиславом собираемся пожениться… говорят, через сорок дней можно.

— Ларочка, подумай хорошенько, не спеши.

— Я люблю Ростислава, и он любит меня, — твердо сказала Лара. — И мы поженимся. — Она прижалась к отцу, и он поцеловал ее в макушку. — Я позвоню!

Подошедший Ростислав сказал:

— Примите мои соболезнования, Кирилл Вениаминович. За Лару не беспокойтесь, я ее в обиду не дам.

Сунгур не ответил. Они ушли. Сунгур смотрел им вслед, и на лице его застыло выражение угрюмой решимости.

Ростислав открыл дверцу машины, синей «Тойоты», и Лара уже собиралась сесть, как к ним подошли главный редактор «Арт нуво» Савелий Зотов и его заместитель Валерий Абрамов.

— Ларочка, я хочу сказать… — Савелий запнулся, он был не мастер говорить. — Позволь выразить тебе наши соболезнования… мне и Валерию… Такая трагедия, такое горе… твоя мама была такая женщина! Необыкновенная! Это большая утрата, и мы все… скорбим… — Савелий неуклюже обнял Лару, пугаясь собственной смелости.

Лариса с каменным лицом выдержала объятия, пробормотав:

— Спасибо, Савелий.

Валерий Абрамов положил ей на плечо руку, сочувствуя, и тут же убрал.

— Лара, если вам что-нибудь нужно, я всегда помогу… не стесняйтесь, пожалуйста, я ваш друг. Мы все ваши друзья…

— Спасибо, — сказала Лара, и было видно, как ей хочется закончить тягостную сцену. — Спасибо большое!

Ростислав помог ей усесться в машину, захлопнул дверцу; Савелий помахал рукой, и Лара помахала в ответ.

— Сейчас пошлет ей воздушный поцелуй, — сказал Монах Добродееву — оба наблюдали за сценой издалека. — Этот Савелий… странноватый тип.

— Савелий Зотов — прекрасный человек, щепетильный, порядочный, умница. Замечательный муж и отец. Насколько мне известно, они дружат семьями… дружили. Я думаю, он был влюблен в Алену.

— А второй тоже дружил и был влюблен? Ты заметил, как он пытался обнять Лару?

— Валера Абрамов? Понятия не имею. По-моему, он ни с кем не дружит. Насчет любви тоже не уверен… Пытался обнять? Не заметил. Савелий светился, когда Алена появлялась, а этому по барабану. Он мне никогда не нравился, некомпанейский тип. Человек в себе.

— Ты тоже светился и вибрировал, — заметил Монах.

Добродеев лишь вздохнул в ответ.

— А эти двое не производят впечатления счастливых любовников.

— Не усложняй, Христофорыч. Лара в трауре, ей трудно, смерть всегда трагедия, а тут убийство и отец в подозреваемых. Бедняга, досталось ей.

— Досталось, — согласился Монах.

* * *

— Устала? — спросил Ростислав.

— Устала. Толпа всегда меня пугала, еще с детства. А тут пришлось быть в центре, все пялятся как на… ярмарочных клоунов. — Она поежилась. — Слава богу, все позади, и жизнь снова войдет в свою колею. — Замечание было странным для убитой горем дочери…

— Может, все-таки следовало остаться на поминки? — спросил он.

— Нет. — Ее «нет» прозвучало жестко и убедительно.

— Отец остался один… Юрий тоже ушел, я видел.

— Отец сильный, справится. А Юрий… — Она пожала плечами. — Он всегда был чужим. Он был близок только с мамой.

— А ты с ней не была близка? — спросил Ростислав, не отрывая глаз от дороги.

— Хочешь поговорить об этом? — с вызовом спросила Лара. — У нее и без меня хватало…близких, — сказала с нажимом.

— Лара, что с тобой?

— Ничего. Устала. Сейчас выпью чего-нибудь и лягу. У нас есть вино?

— Есть коньяк.

— Можно коньяк. Ты извини меня, столько всего свалилось…