объяснил, что ему необходимо взглянуть на купчие крепости, верющие и заемные письма нижнеабловских помещиков.

– Желательно, недавние. Нужно, Михаил Иваныч. Пусть подчиненные отыщут на полках требуемые бумаги. Кстати, Хитрово-Квашнин передает вам привет.

– Знаю, убийство расследуете в уезде, – кивая головой, проблеял секретарь. – Ох, спасу нет от этих душегубов! Расспрашивать не буду, да вы и не расскажете… Поклон от меня Евстигнею Харитонычу. Замечательный человек, умница! Помните, как он вывел на чистую воду убийцу в Отраде?..

– Михаил Иваныч, не он один.

– Конечно, конечно, в том несомненно был и ваш вклад. Никто этого и не отрицает… Значит, документики вам потребовались. Не беспокойтесь, мой друг, сейчас все устроим. Я для того здесь и поставлен, чтобы выдавать просителям нужные справки, выписки. Идите вон к тому свободному столу, а я озадачу кое-кого из своих бездельников. Вижу, некоторые уже засунули перья за ухо и языками чешут!.. Вот я вас, разгильдяи!

Зацепин сел за стол и, ожидая документы, окинул взглядом высокие полки, заставленными томами да реестрами. Тонюсенькие папки и тетрадные отчеты тут соседствовали с тяжелыми, словно кирпичи, журналами присутствия, делами о совершении и утверждении купчих крепостей, закладных, книгами об утверждении крепостных актов, духовных завещаний, данных на землю.

«Обитель потерь и приобретений, – вздохнул он. – Человек перестает и думать о содеянном, а запылившиеся бумаги все помнят. Они, если к ним обратиться, во всех подробностях поведают о том, что давно уж забыто, о чем и слуху нет».

Минут через десять канцелярист вывалил на стол целую гору документов. Достав из кармана список, поручик перекрестился перед предстоящим делом. Начал он с первого попавшегося заемного письма.

– Так, что мы тут имеем, – пробормотал он, напрягая зрение. – Ага, заемное письмо Вельяминова. Свежее, неделя не прошла: «Лета тысяча восемьсот тридцатого года августа 24дня я, нижеподписавшийся коллежский асессор Роман Иванов сын Вельяминов, занял у коллежского асессора Федора Ивановича Туровского денег государственными ассигнациями девять тысяч рублей за указные проценты сроком впредь на один год…, а буде чего не заплачу, то волен он, господин Туровский, просить о взыскании и поступлении по законам…» К сему письмецу наш записной англоман и руку приложил… Хм-м, почерк имеет некоторую схожесть, особенно буквы «А», «Ж» и «С», но не то, определенно, не то.

Тут что у нас?.. Купчая крепость капитана Карицкого: «… Продал я жене коллежского регистратора Вере Степановой дочери Говоровой в вечное и потомственное владение крепостной своей земли, доставшейся мне по купчей, совершенной в Тамбовской Палате Гражданского Суда в прошедшем 1827 году, от супруги моей, Таисии Семеновой Карицкой, урожденной Матвеевской, состоящей Тамбовской губернии Петродарского уезда в дачах села Cеменовки, в чрезполосном владении с прочими помещиками, двадцать десятин с лесы, сенными покосы и со всеми принадлежащими угодьи, ценою за двести рублей серебром…» Театры заводит, спектакли ставит, а пишет – не разбери-пойми. И ничего общего с почерком списка покупок.

Теперь ознакомимся с купчей Потулова: «… Продал я жене своей, коллежской регистраторше Глафире Андреевой дочери Потуловой, в вечное владение крепостного своего крестьянина Спиридона Яковлева сына Боева с женою его Марфою и малолетними детьми со всем их имуществом, как то: строением, скотом, лошадьми, птицею, с хлебом в гумне стоящим и в земле посеянным… А ежели кто из родственников моих станет вступаться, то ей, Глафире, от тех вступщиков убытков не понести». И о коллежском регистраторе можно забыть: почерк не подходит никоим образом.

А тут верющее письмо склочника Болотова: «Государь мой, Алексей Иванович, имею я намерение продать недвижимое свое имение, состоящее Тамбовской губернии Петродарской округи при сельце Нижней Абловки, в чрезполосном с прочими помещиками и однодворцами владении, пятнадцать десятин, дошедшее мне от родителя моего… А оная моя земля иному никому от меня не продана, не заложена, ни в каких крепостях не укреплена и не отписана… Я вам верю, и что вы учините, впредь спорить и прекословить не буду…» Кому это он писал?.. Оказывается, повытчику суда,коллежскому секретарю Горлову… Опять же, есть схожесть, но совсем небольшая, не стоит ее и в расчет брать.

Зацепин, в конечном счете, сверил почерки всех подозреваемых, кроме Матвеевских. Выискивать документы, к коим последние приложили руку, у него уже не было времени. «Возьмем у них образцы почерка на месте, в Абловке, – решил он и покачал головой. – Черт! Вязь гусиного пера охотничьего списка пока сравнить не с чем… Вот тут и думай, вот и гадай!»

Поблагодарив Яковлева за оказанную услугу, он покинул здание присутственных мест и заспешил по Дворянской к Верхнему парку, чтобы подвергнуть проверке слова младшего Матвеевского. В конторе ему, долго не рассуждая, посоветовали найти сторожа, отставного унтер-офицера.

– Сидор у нас на все руки, и с ружьем посторожит, и с метлой походит, и ножовку в дело пустит, – объяснил служитель парка.

– Видел здесь его не раз, – кивнул Зацепил. – Седой, благообразный.

– Вот-вот… Слышите, где-то пилит?

Поручик пошел через парк на звук и обнаружил сторожа на пологом склоне, с которого открывался замечательный вид на ленту реки, обширную гладь Петровского пруда и Нижний парк. Он некоторое время постоял на одном месте, вдыхая чистый воздух и любуясь окрестностями, потом произнес:

– Сучья опиливаем?

Старик опустил ножовку и с прищуром взглянул на дворянина.

– Так точно, ваше благородие, дело нужное.

Обратив внимание на пустую скамейку, поручику захотелось немного передохнуть – беготня по городу его слегка утомила. Он присел, достал из кармана вишневую трубку, набил ее табаком и разжег.

– Садись, дед, поговорим. В твои годы работать нужно не спеша, с перерывами. Здоровья, брат, не займешь и не купишь… Давно здесь служим?

– С самого зарождения парка, с одиннадцатого года. – Старый унтер-офицер сел, огладил бороду и принялся раскуривать свою старенькую трубку. – Мне отставка как раз с пенсионом вышла. А он не важнецкий, пенсион-то, разве на него проживешь? Вот и устроился в Сад общественного гулянья. Тогда он был совсем небольшим, вдоль улицы имел 112 саженей, а в ширину – 60. Через год расширился, и знаете как? За счет незастроенных участков полковника Вышеславцева и майорши Колобовой. Вон там они располагались, напротив усадеб штабс-капитана Якова Ивановича и ротмистра Николая Степаныча Беклемишевых…

У поручика сжалось сердце. Он вспомнил, какое горе отразилось на лице матери покойного корнета, когда кучер судебного экипажа и покусанный пчелами Попов вносили в дом гроб с его телом. «Нет ничего страшнее в жизни, чем хоронить своих детей, – подумал он, покачивая головой. – Ужасная, невосполнимая утрата!»

– …Может быть, господа и возмущались, – говорил старик, посасывая трубку. – Но директор Новосильцев заявил, что поелику земля их оказалась