он упал, и ему помогли нести крест. Вот тут он опёрся о стену — и туристы благоговейно прикладываются к стене здания, которое было построено на тысячу лет позже на улице, проложенной через пятьсот лет после событий. И так далее. И это нельзя назвать надувательством, это просто мифологизирование, поэтизация, это создание эфемерной сущности, именуемой гением места. Надо понимать, что вера — это не просто осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом, как учил апостол Павел, но это неосязаемый, но вполне материальный субстрат, из которого ткётся ткань жизни.

Но, чтобы миф и поэтика места соединились и заиграли, обретя качества мифопоэтического пространства, нужен третий компонент — материальный субстрат, некий предмет силы, несущий в себе свидетельство события или сохраняющий импульс произошедшего здесь и тогда чуда. Например, самые посещаемые храмы — это те, где хранятся чудотворные иконы, вокруг которых сплетена целая мифопоэтическая ткань: царь Борис Годунов молился этой иконе и передал её в храм, а когда к ней приближалась Матронушка Московская, икона мироточила. Или вот часы Пушкина, тот самый недремлющий брегет. А вот это пенсне Антона Павловича Чехова. И всё: место, где находится хотя бы один такой предмет силы, сакрализуется. На этот стержень сакрализации можно наматывать какие угодно события, прямо или косвенно связанные с предметом, и плести кружавчики: в этой печке Пастернак сжёг свои письма Ивинской, а вы знаете историю их любви? или вот в этой печке Гоголь сжёг рукопись второго тома “Мертвых душ”, а вы знаете, что предшествовало этому? и так далее.

В Америке эта индустрия мифологизации обычных мест и предметов поставлена на поток: на этой скамейке любил сидеть Элвис Пресли, а вот тут, на этом самом месте, пуля попала в голову Джону Кеннеди, а вот тут Мэрилин Монро дала согласие Джо Ди Маджо выйти за него замуж. И пенсионеры, равно как и молодёжь, платят огромные деньги за визиты к таким местам силы, они как бы погружаются в атмосферу того времени, и чувствуют себя сопричастными к истории своей страны, и денег на это им совершенно не жалко, плюс они привозят кучу сувениров, вешают себе на стены фотографии, как они сидят на той же скамейке, ставят на полки бюстики Элвиса “с того самого места” и сувенирные головы Мэрилин и Ди Маджо примагничивают к холодильникам.

В Париже это прекрасно работает с художниками: тут вместе пили горькую Модильяни с Пикассо, тут пил абсент Винсент ван Гог, тут пьяный дебоширил Тулуз-Лотрек, и вот трещина на этом стекле — он бросил фужер с вином в знаменитую музу и танцовщицу Ла Гулю, когда она его приревновала к художнице Сюзанне Валандон, когда они были в хлам пьяные и ссорились, а вот через двадцать лет здесь флиртовали предполагаемый сын Тулуз-Лотрека от мадемуазель Валандон алкоголик-импрессионист Морис Утрилло и всеобщая любимица Мими с Монмартра. Народу это страшно нравится, он чувствует свою сопричастность, и начинает интересоваться искусством и своей историей, потому что все эти небожители из музеев и энциклопедий, оказывается, нормальные и весёлые люди вроде нас.

Подытоживая теоретическую часть, сделаем предположение, что в современном горожанине, живущем в линейном, однонаправленном времени, свойственном авраамическому мировосприятию, всё же кроется древнейшая потребность в кольцевом, замкнутом, возвращающемся времени, когда прошлое никуда не уходит, оно остаётся вместе с нами, и через определённые сакральные места и предметы силы, как через ворота телепортации, мы можем войти в то, сакральное время, где ничего не исчезает, и пообщаться, прикоснуться, причаститься и к прошлому, и к вечному будущему, чтоб потом, обновлёнными, вернуться в “здесь” и “сейчас” в новом статусе, с новой силой, которой нас наделили предки из мифопоэтического времени. Человек теперь не просто Стасик Иванов или Игорёк Кузнецов, а со-наследник великой русской (французской, итальянской и т. п.) культуры, он вплетён в ту же историческую ткань, что и Пушкин или Бальзак, потому что через предметы и места силы в городской среде он нашёл своё родство с сакральными героями и своей нации, и всего человечества. На этом принципе работают сакральные пространства в православных храмах: человек, перейдя порог храма, выйдя из мира профанного и очутившись в мире сакральном, где Бог-творец пребывает от века, подойдя к стене, отделяющей сакральное от самого сакрального, от алтарной части, где обретает Святое Святых, видит перед собой лики и образы на иконах — это мифопоэтические, духовные предки и вечно живые святые Божии во главе с Богочеловеком. Иконостас организован определенным образом, чтоб напоминать об истории создания мира и человека, об обоих заветах — Ветхом и Новом, и о пути, которое проделало человечество к обретению возможности единения со своим Творцом через Сына. Другое дело, что без специальной подготовки и погружения в ткань богословия обычный человек не очень себе представляет, кто такие Авраам, Исаак и Иаков, кто такой Моисей, кто такие пророки Илия и Елисей, кто такие цари Давид и Соломон, кто такой Иоанн Креститель, кто такие апостолы, и уж вообще плохо себе представляет, в чём суть жертвы Христовой, и что означает золотой стих Евангелия, провозглашающий, что отдал Бог Сына своего единородного, дабы каждый верующий в него не погиб, но имел жизнь вечную.

У этих ситуаций соприкосновения с вечными ценностями, с Библией, с мифопоэтическими артефактами сакральной истории человечества, особенно пугающими, будь то возложение грехов народа на козла отпущения, убийство Иаилью генерала Сисары, надругательство псалмопевца Давида над Вирсавией или растерзание медведями четырех десятков детей, обижавших пророка Елисея, есть несколько уровней восприятия и понимания. Надо бы добиваться хотя бы возможности первого уровня, когда просто человек видит изображение действа на картине старого или современного мастера; далее возможен второй уровень — заинтересованность в понимании сюжета, а потом уже может быть и третий уровень — вписанность сюжета в канву повествования, а далее четвертый — смысл этого текста, суть урока, который через текст и его визуализацию пытаются донести до человечества, а потом уже и пятый уровень — личностное отношение к описанной ситуации, переживание, далее шестой уровень — “пережёвывание” Божьего слова, попытка понять Божий замысел, и оттуда переход на седьмой уровень — твои личные отношения с Творцом, со Вселенной: кто ты, зачем ты, куда и откуда идёшь, в чём смысл данной тебе жизни. И вот так идёт очеловечивание гомо сапиенсов, через соприкосновение с сакральным и овладение языком, структурным мышлением, могущим отделять сакральное от профанного. В этом суть воспитания человека как человека; эффект Маугли — это упущенное время и возможность приобщиться к коммуницированию с