— Почту за честь, друг мой.

И, услышав ответ аттабея, вздохнула за тканевой перегородкой старшая жена кади. Выглянула с другой стороны шатра и махнула рукой Дамату. Все хорошо, не будет крови. Если гость назвал хозяина другом, они лишь поговорят, и к утру решат, как быть дальше.

А в шатре шла неспешная трапеза, сопровождаемая такой же неторопливой беседой.

— Как твое здоровье, почтенный аль-Гуннаши?

— Все наладилось и разрешилось благополучно, почтенный аль-Назир. Жена твоя поистине целительница и творит чудеса.

— Я рад, что она помогла тебе, друг мой, но меня огорчает, что сын твой пробрался в мой дом как вор и забрал то, что принадлежит мне, без спроса.

— Я глубоко опечален поступком моего сына и тем, что доставил тебе великое волнение, друг мой. Я понимаю, что произошедшему нет оправдания, и надеюсь лишь на твое милосердие. Чем я могу загладить его вину?

Гость помедлили с ответом, отдал должное угощению и заговорил лишь тогда, когда посчитал паузу достаточной.

— Шейх Аль-Хруса недоволен мной. Кто-то рассказал ему, что я хотел перебраться в Гадраб, и он прогневался. Решил, что я желаю плести заговор против него и заручиться поддержкой правителя Гадраба. Выдать за его сына замуж одну из своих дочерей. А для сына получить трон Аль-Хруса.

— Мальчишка совсем потерял разум, — покачал головой кади. — Когда он жил с нами, я видел в нем изъяны, но даже предположить не мог, во что они превратятся.

— Ты был прав, многомудрый кади, а я ошибался…

Фазиль склонил голову, принимая слова друга и не спеша радоваться своей правоте.

— Теперь, — продолжил Карим, — я должен вернуться в Сердце Пустыни вместе с женой. Мои дети остались заложниками в нашем доме, и теперь люди шейха не спустят с нас глаз. Малик опасается убивать меня после прошлого покушения. Думает, что тогда город взбунтуется. Говорят, по улицам уже ходят разговоры о том, что без шейха жилось лучше…

Опасные разговоры. От них недолго перейти к действиям. И каждый правитель это понимает. Но что сделает, чтобы прекратить сплетни? Одни постараются задобрить народ, другие — запугать до смерти.

— Мне жаль, что я оказался прав, друг мой. Видит Великая Пустыня, в этот раз я желал бы ошибиться…

— У меня есть просьба к тебе, многомудрый кади, — медленно сказал аль-Назир, глядя на старого друга.

И тот понял, что беседа подошла к самому важному моменту.

— Проси, я сделаю все, что в моих силах и даже больше, друг мой.

— Если со мной что-то случится, я должен знать, что о моей жене и детях позаботятся. Что они не останутся во власти человека, которому нельзя доверять. Что у них будет кров и защита.

— Да будет так. Я отправлю с тобой в город Саида. Он лучше всех нас знает городскую жизнь. И, если что-то случится, он найдет способ сообщить мне. Народ пустыни позаботиться о твоих детях и жене.

Кивнул аттабей, но остался серьезен.

— Расскажи мне о своем сыне, почтенный аль-Гуннаши. Скажи, сколько ему лет? Каков его характер? Взял ли он себе жену?

— Сын мой молод, друг мой, а от того чересчур порывист. Ему не хватает мудрости и степенности. Но сердце его доброе и преданное. Он верен народу пустыни. А если совершает глупости, то только от того, что не видит иного пути. Пустыня выбрала его своим доверенным лицом, а значит, со временем он займет мое место. И, надеюсь, когда придет мой час, я смогу со спокойным сердцем закрыть глаза.

— Я рад слышать такие слова, друг мой. И надеюсь, если случится горе, твой сын примет заботы о моей семье…

Тишина воцарилась в шатре. Ахнула и прикрыла рот ладонью Равия. Замер кади, понимая, о чем просит друг. И зная, что не откажет. Не посмеет. Долг стоит искупать. А женщина, подобная жене аттабея, станет настоящим сокровищем для народа пустыни. Она передаст знания. Будет исцелять. Заботиться. И даже если выйдет так, что не родит крепких сыновей — не беда. Детей можно завести и от другой.

— Да будет так, друг мой. Да будет так…

И лишь теперь разгладилось лицо аттабея. Успокоилось его сердце. Улеглась тревога. Теперь можно возвращаться в Аль-Хрус…

…Мы покидали стоянку народа пустыни ранним утром. Карим не желал задерживаться дольше необходимого и спешил вернуться. Я радовалась, что все закончилось благополучно. Не было крови, скандалов и ссор. Муж выслушал мой рассказ, задал много вопросов, а затем долго говорил с кади. Он вернулся в нашу палатку лишь под утро. И теперь отряд собирался в дорогу, и вместе с нами складывали палатки кочевники.

— Нам тяжело долго оставаться на одном месте, — сказал Саид, неожиданно оказываясь рядом. — Жизнь детей пустыни в движении. А без него мы начинаем болеть…

Я уже знала, что посланник кади поедет с нами. Карим не говорил для чего, но дома наверняка расскажет. Пока воины седлали коней, ко мне подошел кади.

— Я уже отдал долг твоему мужу, женщина, — тихо заговорил он, остановившись рядом и наблюдая за мужчинами, — но не тебе. Ты не только исцелила мои ноги, но и душу. Уняла тоску по сыну. И я благодарен. И хотел бы сделать тебе подарок.

Старик в упор взглянул на меня. И сейчас он не выглядел слабым или беспомощным. Нет. Он был силен, мудр и его пронзительный взгляд, казалось, видел даже мои мысли. Порой так смотрел Звездочет.

— Небеса, которым вы так молитесь, далеки и равнодушны, — заговорил Фазиль аль-Гуннаши, — а пустыня — вот она. Близко. И она приняла тебя. Как принимает своих детей. Пусть ты не родилась в палатке и не росла среди песков, пустыня слышит тебя. И, если когда-нибудь тебе потребуется помощь, проси пустыню. Она ответит. И поможет.

Я медленно кивнула, вдруг осознав всю важность сказанного. И серьезность.

— Спасибо, многомудрый кади. Я не забуду твои слова.

— Пусть пески будут милостивы к вам, а пустыня благосклонна…

…Говорят, однажды молодой кади попал в бурю. Он один отправился в пустыню и оказался в самом сердце налетевшего вихря. И тогда на помощь кади пришел Пустынный Лев. Вместе они пережили бурю. А когда все закончилось, стали друзьями. И не было в пустыне ничего крепче той дружбы. И когда кади потребовалась помощь, Лев позволил ему взять свой Цветок, чтобы тот мог исцелиться. А кади взамен обещал заботиться о священном даре даже ценой собственной жизни…

Сказка 7. Буря пустыни

…Говорят, однажды Великая Пустыня поругалась с