Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я знаю, что никогда больше не полюблю никакую другую женщину так, как люблю вас. Часть моего сердца принадлежит и будет принадлежать вам. Война нас соединила и разлучила, но я ни о чем не сожалею. Я и сейчас предпочел бы несколько месяцев счастья с вами, которые буду всю жизнь оплакивать, чем никогда не знать вас.
Я больше вас не потревожу, это мое последнее признание. Будьте счастливы, как вы того заслуживаете.
Любящий вас до последнего дня своей жизни,
Не сказав ни слова, не проявив ни одной эмоции, Корин положила письмо в конверт и открыла второе.
Я не знаю, как ей это удалось, я же изо всех сил стиснула зубы, пытаясь сдержать чувства.
Берлин, 4 января 2013
Мадам,
Я супруга Гельмута Стейкампа, с которым вы познакомились во Франции. Сожалею, но вынуждена вам сообщить плохую новость: месяц назад он покинул нас. За несколько дней до этого он попросил меня выполнить его последнюю волю: написать вам. Он хотел уйти со спокойной душой. И я сдержала свое обещание.
Он рассказал мне, что встретил вас во время войны, и очень хотел, чтобы вы знали, что он вас никогда не забывал. Он очень любил вас. Мы познакомились с ним в 1950, и у нас трое детей: сын и две дочери. Гельмут был добрым и благородным человеком, и его уход оставил в моей душе пустоту. Думаю, я смогла дать ему счастье.
Я вложила в конверт фото, сделанное в прошлом году, на котором он изображен с нашим правнуком Оливье.
Мы любили с вами одного и того же человека, поэтому вы близки мне, и я заверяю вас в хорошем к вам расположении. Если вы захотите мне ответить, мы могли бы переписываться.
Искренне ваша,
P. S. Мой сын, преподаватель французского языка, перевел это письмо, поскольку я, к сожалению, не говорю на вашем прекрасном языке. Извините меня, если встретите ошибки.
P. P. S. Мой сын нашел этот адрес в интернете. Если это письмо не попадет непосредственно в ваши руки, а к кому-либо из членов семьи мадам Раймонды Ноир, в девичестве Понтель, то я была бы благодарна, если бы его ей передали.
Я сжала зубы уже на втором абзаце, надеясь не зарыдать. Но это не помогло. Сколько я ни боролась с собой, я была похожа на водяную бомбу, которая вот-вот взорвется. Корин находилась в том же состоянии. Какая грустная история. И какое невезение…
Я раньше думала, что такое случается только в фильмах. К сожалению, в те времена, когда «Фейсбука» не существовало, любые поиски были обречены на провал и многие пути оборвались.
Корин вновь взяла в руки письмо матери и с нежностью погладила его. Чернила, которыми написаны буквы, дают нам возможность соединить прошлое с настоящим, того, кто написал эти строки, с тем, кто их будет читать.
– Я всегда видела в своей матери лишь мать, – произнесла она сквозь рыдания. – Я не видела в ней женщину, не пыталась больше узнать о ней. Должно быть, она была очень несчастна…
– Я думаю, что все мы такие, – сказала я, пытаясь совладать с собой. – Не вините себя. Сложно увидеть в родителях обычных людей.
Я и сама никогда не воспринимала свою мать как женщину. Особенно в тот момент, когда умер мой отец. Я видела в ней только маму, которая утешала своих дочерей, организовывала похороны, вертелась как белка в колесе, хотя и немного прихрамывала. Конечно, я говорила себе, что жизнь без него будет для нее нелегкой. Но я не видела в ней женщину, которая утратила часть себя, похоронив человека, которого она избрала, чтобы рука об руку идти по жизни. Я не видела в ней страдающую женщину, которая ждет ночи, чтобы выплакать свое горе в пустой до отчаяния постели. Я видела маму, но не Кристину.
Корин приготовила нам кофе и принялась читать продолжение письма Мэрилин. Это была последняя часть, ее последний крик души. Может быть, поэтому она стала читать медленнее.
Если вы прочли два письма и видели фотографии, вы, мои дорогие, разумеется, все поняли.
Я встретила Гельмута в 1944. В то время я еще жила с родителями возле Бордо. Кафе, которое им принадлежало, находилось возле большого дома, реквизированного немцами. Мы ненавидели их, а ваш дедушка даже отказался их обслуживать. Но у нас не было другого выбора…
Я быстро выделила Гельмута из толпы остальных. У него был добрый взгляд, который каждый раз вспыхивал, когда он видел меня. Сначала мы обменялись несколькими словами, потом фразами, и уже затем между нами вспыхнуло чувство. Мы виделись каждый вечер и иногда болтали ночами напролет. Я его учила французскому, а он пел мне немецкие песни. Он был нежный, ласковый, галантный, чувствительный, а его предупредительность не знала границ и потрясала меня. И я часто себя спрашивала, зачем он сюда ходит… Он тоже.
Моим родителям удалось лучше узнать его. Они больше не видели в нем боша и настолько прониклись уважением к нему, что, когда он попросил моей руки, отец согласился. Это было в день отъезда Гельмута, и он пообещал мне вернуться как можно скорее. Это был самый счастливый и самый печальный день моей молодой жизни.
Продолжение вам известно. Я ждала его целых два года, в течение которых умирала от тоски. И я была уверена, что он бросил меня.
Ваш отец был постоянным посетителем нашего кафе, он казался любезным, хотя немного угрюмым. Я решила, что с ним мне удастся забыть Гельмута и я обрету некое подобие счастья. Когда я получила письмо о том, что он был в плену, я уже знала, что беременна тобой, Корин. Вы трое помогли мне справиться с этим горем. Мне так нравилось баловать вас, мои дорогие дети, заботиться о вас, видеть, как вы растете и становитесь замечательными людьми. Поэтому я ни о чем не жалею. У меня была счастливая жизнь, и о лучшей доле я не могла и мечтать. Но каждый день, ниспосланный мне Богом, я чувствовала, как сжимается мое сердце при мысли о Гельмуте.
Надеюсь, что сегодня я уже с ним, хотя мне жаль, что меня нет рядом с вами. Маленькие мои, мне так вас не хватает. Я верю в вас и думаю, что вы усвоили единственный урок, который я хотела вам преподать: живите так, чтобы каждый день оставлял в душе счастливые воспоминания. В конце жизни счастье – единственное, что уносишь с собой.
Я всем сердцем люблю вас.
Рука Корин лежала в моей руке. Во мне ничего не осталось от дипломированного психолога: на 99 % я состояла из воды, а на 1 % – из слизи, текущей из носа. Моим первым побуждением было посадить ее на колени и качать, как ребенка. Но я сочла это неуместным.
– Это ужасно, – сказала она, вытаскивая сотый бумажный носовой платок из коробки. – До меня не доходит, что я ее больше никогда не увижу. Ведь о ней первой я всегда вспоминала, когда хотела поделиться чем-то важным, независимо от того, было ли событие радостным или печальным. Когда мне сообщили, что ее больше нет, я чуть было не позвонила ей, чтобы она поддержала меня. Мне так будет ее не хватать!
