И сколько раз слышала этот ответ – твердокаменно-окончательный, справедливо-жестокий: «А кто им виноват? Они же сами виноваты…»

Виноваты, да. Не поспоришь.

Бесследно исчезнувшая в прошлом году четырнадцатилетняя Света Селиверстова тоже была «сама виновата». Не знала она, что ли, что нельзя верить доброжелательным дяденькам и тетенькам, которые предлагают покататься на машине, поесть мороженого или «просто так» сфотографироваться в настоящей студии? Знала, конечно. Как знали и все прочие воспитанники многих других детдомов, вот так вышедшие среди бела дня в город и обратно уже никогда не вернувшиеся… Мария Семеновна вдруг вспомнила, как огрызнулся на нее дежурный в отделении полиции, куда она примчалась писать заявление: «Да что ж вы идиотиков каких-то растите?! Как вы их там воспитываете у себя? Второй случай в городе за месяц! Здоровые дылды – тринадцати, четырнадцати лет, – а за мороженку на все готовы!» «При чем здесь мороженое?» – закричала тогда, срываясь, Мария Семеновна – и тут же осеклась. За свои двадцать с лишним лет работы в детдоме, она полностью уверилась: невозможно обычному человеку понять, что это такое – с малых лет не иметь родных по крови людей и расти в казенном учреждении. Разве дело в мороженом или в автомобильной прогулке? Дело в том, что детдомовцу чрезвычайно важно почувствовать, что ты действительно интересен и нужен кому-то по ту сторону забора… Никакая детдомовская «мама» никогда не станет воспитаннику истинно родной. Всегда ему будет казаться, что где-то там, в гигантском бурлящем котле мира, рано или поздно обязательно найдется особый, предназначенный только ему одному человек. Ведь еще полгода после исчезновения Селиверстовой старшие девочки шептались о том, что на самом-то деле Светке повезло. Якобы, проговорилась она как-то накануне исчезновения о модельном агентстве, офис которого расположен то ли на Каймановых, то ли еще на каких других сказочных островах. И ждали – вот-вот появится Светка на экране телевизора преобразившейся королевой мирового подиума…

Мария Семеновна развернулась к Олегу. «Что? – спросила она у себя. – Сесть за стол и произнести теперь самой тот сакраментальный ответ – “она сама виновата, и ничего больше тут не поделаешь“? Да по сути я этот ответ уже и произнесла. Только другими словами…»

Она села за стол, и заговорила сухо:

– Свидетели происшествия были?

– Настя запамятовала это, – сказал Олег.

– Она на все сто процентов уверена, что человек, пытавшийся похитить ее, тот самый Елисеев Ростислав Юлиевич?

– Вестимо.

– И кто ей поверит? Девчонка из детдома, жаждущая внимания, придумала остросюжетную историю с явным сексуальным подтекстом, причем главный фигурант истории – респектабельный и широко известный в области человек. Молодой и красивый, к тому же. Всплывет факт пребывания Бирюковой в психиатрической больнице, и… Все. В полиции даже дела заводить не станут. А если каким-то чудом и заведут, то хода этому делу не будет. Мы только зря будет травмировать девочку. И потом… ты-то сам, Олег, считаешь, что Настя… ничего не выдумывает? Понимаешь… этот Ростислав Елисеев – очень большой человек. Известный человек. Меценат, который немалую часть своей прибыли отдает на благотворительность. Сомневаюсь, что он – с его возможностями, с его репутацией и прочим… пойдет на такое мерзкое преступление.

Олег помедлил с ответом.

– И мне сомнительно, – сказал он, – что урожденный дворянин способен на подобные паскудства.

– Вот видишь!

– Но оставить это дело без внимания мы напросте не имеем права.

– Да ничего у нас не выйдет! – воскликнула Мария Семеновна. – При любом исходе пострадаем мы! Мы, а не Ростислав Елисеев! Неужели ты этого не понимаешь, Олег?

– Не понимаю, – искренне ответил парень. – Вы ведь и не пытались еще ничего предпринять, а уже делаете выводы.

Следующую фразу он проговорил быстро и четко, так, словно слышал и воспроизводил ее уже не один раз:

– Практика – есть мера истины. Пока не приложишь старания попробовать самому – ни в чем не можешь быть уверен. Посему все ваши аргументы – суть объяснение вашей собственной боязливости.

Мария Семеновна вдруг подумала, что, наверное, поняла, почему ее – да и не только ее – так раздражает манера Трегрея вести беседу (помимо, конечно, уверенного и несколько даже снисходительного тона). Он произносит вслух то, что обычно оставляют за скобками разговора. То, что и так понятно собеседникам, а потому не стоит упоминания. Но отчего-то получается так, что это нестоящее и становится главным доводом.

– Ну вот… – устало сказала Мария Семеновна после паузы, – какой ты… Прямо не воспитанник, а самый настоящий воспитатель. Эх, Олег, Олег… Откуда ж ты взялся такой? Я иногда думаю… не обижайся, пожалуйста, может, ты и впрямь пришелец из какого-нибудь параллельного мира? – она не целенаправленно сменила тему, это получилось само собой.

– Тутошний психолог, равно как и врачи психиатрической больницы, не разделяют вашего мнения, Мария Семеновна, – безо всякой обиды подтвердил Олег.

– Неудивительно. Дворянское происхождение, двухэтажный особняк с прислугой… Олег, я знаю, что брошенные родителями дети часто выдумывают себе сказочно прекрасное прошлое, и потом эти фантазии так въедаются в память, что… не выветриваются долго. И, тем не менее, они осознают, что эти выдумки – всего лишь выдумки. Какими бы дорогими сердцу они ни были… Я хочу сказать, что подобная ситуация… не такая уж и ненормальная. Меня беспокоит только, что обычно, повзрослев, дети забывают о своих фантазиях. А ты ведь, Олег, уже не ребенок.

– Как мне и было рекомендовано, я посещаю психолога ежеденно.

– Да… Я говорила с Илоной Давыдовной. Твоя речь меняется, становясь более… естественной. Только заслуга в этом вовсе не Илоны Давыдовны, а твоя собственная. Ты работаешь над собой сам. А на сеансах психоанализа молчишь о своем прошлом. Не нужно закрываться от психолога, она хочет тебе помочь.

– Изначально я изволил предупредить Илону Давыдовну: я не могу говорить с ней о том, о чем не имею права.

– Ну вот, и я о том же! – рассмеялась Мария Семеновна. – Впрочем, – посерьезнела она, – кем бы ты ни был, в психушке тебе не место. Когда Настя, рассказывая о тебе, поведала мне о тамошних порядках… – директор непроизвольно фыркнула, словно от внезапного озноба. – До сих пор мурашки по телу, когда я вспоминаю, в каком виде тебя приволокли в кабинет к главврачу. А ведь я многое повидала… И рассказам про «сам упал» давно уже верить отвыкла. Впрочем… в таких делах очень трудно что-либо доказать. Выцарапали тебя оттуда – уже хорошо. Нет уж, потерявшиеся дети, не имеющие, куда пойти, ни за что не должны оказываться в таких местах. В тюрьмах, психушках, притонах… – теперь она говорила, будто бы вдруг перестав замечать Олега. – Дети должны жить там, где о них заботятся. Пусть – как могут, но заботятся. И пока я еще в состоянии работать…

Она замолчала. Словно, ненадолго отвлекшись от посетителя, вот только вспомнила, что в кабинете не одна.