А я и не знал, что это за цвет такой – пурпурный, а Хубертус сделал такой презрительный вид, будто все это знают, один я такой тупой. Это особенный вид красного, сказал он, почти самая дорогая краска в мире. Дороже только синяя, которая идёт на плащ Девы Марии, потому что эту краску делают из растёртого драгоценного камня. А пурпур, сказал Хубертус, делают из улиток, но я ему не поверил. Но иногда самые безумные вещи оказываются правдой, и какой был бы у Хубертуса резон выдумывать такое? Хотя я знаю, что он иногда врёт, но только когда ложь приносит ему какую-то выгоду.

– Епископу лучше, чем кардиналу, – сказал он, – хотя кардинал выше рангом. Но, будучи кардиналом, ты должен выбирать Папу, и если окажешься на неправильной стороне – можно обзавестись могущественными врагами. Король Франции, например, на последних выборах Папы непременно хотел… – Хубертус прервался посередине фразы, присел на корточки в грязь, забыв про свой наплечник, и что-то забормотал про себя. Если бы на него кто-то поглядел со стороны, это выглядело бы так, будто он прилежно занимается прополкой и одновременно читает молитву. Разумеется, имелся и зритель, для которого он всё это разыграл. Старый санитар, брат Косма, пришёл проверить нашу работу в огороде.

– Похвально, похвально, – одобрительно сказал он, – очень чисто и аккуратно пропалываете.

Но обращался он к Хубертусу, который за всё время и к тяпке не прикоснулся. Меня Косма даже взгляда не удостоил.

А Хубертус продолжал притворяться:

– Если вы позволите, брат санитар, я хотел бы задать вам вопрос.

– Да, сын мой?

А мне в этом монастыре ещё ни разу никто не сказал «сын мой».

– Бот это растение – это ведь то же, что названо в Священном Писании?

Брат Косма сделал удивлённое лицо:

– Какое место из Писания ты имеешь в виду?

– То, где описывается манна в пустыне. Quod erat quasi semen coriandri. «Манна же была подобна кориандровому семени».

Санитар засмеялся:

– Это не кориандр, сын мой. Это обычная петрушка. Petroselinum.

Хубертус обычно держится очень важно, воображает о себе, но когда надо, может притвориться скромным и подобострастным.

– Прошу меня простить, – сказал он. – В Библии я кое-что понимаю, а в огородных растениях нет.

– Тогда нам придётся, наверное, подыскать для тебя другую деятельность.

Брат Косма ещё раз кивнул ему и отправился назад, в монастырь. Хубертус выждал, когда тот скроется за воротами, потом выпрямился и отряхнул свой наплечник. Лицо его было как у Поли, когда тот устроит какую-нибудь хитрость и всех обманет.

– Давай поспорим, что уже скоро я начну работать в библиотеке?

– Но это же подло, – сказал я, – я делаю работу, а тебя за неё нахваливают. А ты даже не знаешь разницы между петрушкой и кориандром.

Ухмылка Хубертуса стала ещё шире:

– Иногда стоит прикинуться дурачком в одном, чтобы другие сочли тебя особенно умным в другом.

Притворство – это грех, и если Хубертус попадёт за это в преисподнюю, то заслуженно. В Священном Писании он знает толк, надо это признать, только это не значит, что он богобоязненный. Наоборот, я считаю, он еретик, хотя и не говорит запрещённые вещи напрямую, а всё окольными путями. Может быть, верно всё то, чему учит церковь, говорит он, её учение, дескать, он не хочет ставить под сомнение, но всё это предназначено для простого народа, для людей, которые никогда не займут места для хора. Они должны придерживаться всех правил, которые объявляет церковь, ради порядка и потому, что они мало чего понимают. Но те, кто стоит выше и диктует правила, всегда могут сделать для себя исключение из этих правил, поэтому он и хочет оказаться среди этих высших, нет, он не должен обязательно стать епископом или аббатом, но хотя бы кем-то наверху.

Я возразил ему, что нельзя так говорить про аббатов и епископов, ведь они же как судьи, которые тоже должны особенно строго придерживаться законов, как раз потому, что они так хорошо их знают. Хубертус засмеялся и сказал, что раз я верю в такое про судью, это лишь доказывает, что я ничего не знаю о мире, что я вырос в деревне, где такие бабушкины сказки всё ещё путают с действительностью. Нет уж, дело обстоит так, что лучшие люди создают свои законы или ставят с ног на голову старые законы до тех пор, пока не приспособят их под себя, с приложением фантазии всегда можно найти путь. Надо только иметь власть, чтобы никто не посмел тебе возразить.

– Я не могу в это поверить, – сказал я, а он:

– Я тебе это докажу.

И тогда он попросил объяснить ему, почему бобёр – это рыба.

– Бобёр не рыба, – сказал я.

– А во время поста рыба, – сказал Хубертус.

В то, что он мне потом рассказал, я не хотел верить, но, кажется, так и есть. Я знаю братьев в кухне, откуда я забирал объедки для свиней, и они мне это подтвердили.

– Рыба живёт в воде, и бобёр живёт в воде, – заключил один епископ, – поэтому бобёр рыба и его можно есть в пост.

– Путь всегда найдётся, – сказал Хубертус. – Надо только делать вид набожного.

Чёртова Аннели как-то рассказала историю про лицемера, который сидит в аду; всякий раз, когда ему приносят пить, кружка оказывается дырявой. Он стал жаловаться, и чёрт ему ответил: «Эта кружка полна воды так же, как твои речи полны правды».

Злорадствовать нехорошо, но я нахожу утешение в том, что Хубертус совершенно точно окажется в аду.

Девятнадцатая глава, в которой в монастырь прибывают гости

Монахи, которые давно живут в Айнзидельне, могут ещё утром сказать тебе, сытным ли будет ужин. Поначалу я не понимал, как им это удаётся, но потом заметил: монахам для этого достаточно было заглянуть в календарь святых. В дни с важным святым дают рыбу, а с очень важным – даже мясо, пусть и плохонькое, сильно приправленное чесноком и садовым чабёром, чтобы не заметно было, что оно уже подвоняло. Но большинство святых не представляют собой ничего особенного, и на их дни мы получаем только пшённую кашу. В день памяти святого Куниберта мы все уже настроились на постную кормёжку, но нам дали кое-что праздничное, да в таком изобилии, что даже до нас, подопечных аббата, дошли не пустые посудины. Братья с кухни специально зарезали свинью, а такое бывает только по большим праздникам, и мы с Балдуином в шутку