Я чувствую родство с ней, а еще я не надела специальные джинсы и ботинки, чтобы вот так просто загорать на солнце в середине лета и потеть, поэтому, пока Кейд стоит ко мне спиной, я иду в противоположном направлении и ныряю под столб забора круглого загона. Я чувствую на себе взгляды, но мужчины ничего не говорят, не останавливают меня.

Они, должно быть, умнее Кейда.

Ноздри маленькой лошадки раздуваются при каждом вздохе, настороженные глаза слегка озираются по сторонам. Но, честно говоря, я не переживаю. Я катаюсь хорошо. Я знаю это. У меня в жизни не было послушных лошадей. Не было ни конюхов, ни тренеров, делающих грязную работу, пока я сижу в сторонке. Денег у меня было больше, чем у остальных девочек в конюшне, и все же мне единственной всегда приходилось работать.

Отец часто шутил, что эти деньги не мои. Они были его, и он не собирался меня ими баловать.

Оба моих родителя ценят хорошую трудовую этику. Тяжелая работа и стремление добиться своего – вот что они ценят больше всего. Они никогда не заставляли ни моего брата, ни меня получать высшее образование. Они слушали нас, и, хотя в юном возрасте мне казалось, что это несправедливо, сейчас я их понимаю. Я не собираюсь финансировать жизнь детей. Не собираюсь контролировать их решения.

И я благодарна за то, что мои родители этого не сделали. Иначе я бы чувствовала на себе немного большее давление.

Да, возможно, я не стала бы барменом без цели, если бы они возлагали на меня больше ожиданий, но кто теперь знает?

С этими мыслями я беру поводья и кладу руку на плечо молодой лошади.

– Босс тебя убьет, – бормочет один ковбой с противоположной стороны забора.

Я лишь улыбаюсь про себя.

Нет, не убьет. Кейду Итону я не по зубам.

Я берусь за стремя и поправляю седло, наблюдая за тем, как ее уши дергаются взад и вперед.

– Полегче, детка, – шепчу я.

Ее голова слегка наклоняется ко мне, ее большие круглые глаза смотрят оценивающе. Я решаю, что я ей нравлюсь. Я решаю, что она умна.

Все эти парни думают, что они крутые и могут пересилить лошадь, но они ошибаются.

Я ставлю ногу в стремя и опираюсь на лошадь, – она все еще не двигается.

– Ред, не смей, твою мать.

Я качаю головой, но не оглядываюсь на Кейда. Он всего лишь вроде как мой босс.

В последнее время он не чувствует себя боссом. И даже в лучшие времена мной сложно командовать – спроси моего придурковатого брата.

Глубоко вздохнув, я перекидываю ногу через узкую спину кобылки, плавно погружаясь в седло.

– Женщина.

Я фыркаю. Кейд только что назвал меня женщиной. Хочется засмеяться, но я чувствую, как спина лошади выгибается подо мной.

Она стоит на месте, но недолго. Она собирает всю свою энергию, чтобы подняться на задние копыта, поэтому я натягиваю один повод, поворачиваю ее голову к своей ноге и сильно пинаю ее, прежде чем она успевает сгруппироваться.

Она мгновенно подпрыгивает и лягается, но я сжимаю бедра и опускаю пятки, удерживая ее в узком кругу, чтобы она не могла взбрыкнуть.

– Хорошая малышка, – воркую я с ней, хотя она мечется, как полная дура. Но не настолько, чтобы сбросить меня. Я отказываюсь проигрывать перед этими парнями. Особенно перед Кейдом.

Он будет меня раздражать своим «а я говорил», и мое эго, честно говоря, не выдержит такого удара.

Я подгоняю кобылку вперед, управляя своей посадкой, чтобы направить ее импульс вперед, а не в воздух.

И меньше чем через минуту она бросает свои выходки и уже галопом несется по круглому загону.

Это не идеально, но уже и не езда на дикой лошади. Я слышу улюлюканье и крики парней вокруг – свист и «йииииии-хооооо», – но я не останавливаю ее, позволяя ей утомиться. Позволяю ей бежать, пока она не успокоится и не опустит голову.

Мне приходится изо всех сил держаться, чтобы не повернуться к Кейду и не показать ему язык.

Тебе двадцать пять, тебе двадцать пять, тебе двадцать пять.

Он превращает меня в идиотку. Смелую, пускающую слюни и показную идиотку. Он – вызов. Но посмотрите на меня – я люблю вызовы.

В конце концов кобылка переходит на рысь, а затем на шаг, и я тянусь вперед, чтобы провести рукой по ее потной шее.

– Неплохо, городская! – один из парней кричит, и я с ухмылкой поднимаю глаза и спрыгиваю.

– Лучше, чем это удалось любому из вас, чертовых нарядных ковбоев, – рычит Кейд из-под ковбойской шляпы.

Он выглядит взбешенным, и от его внушительности в животе все дрожит. Мне хочется, чтобы он выместил часть этого разочарования на мне.

– Я буду кататься, как Уилла, когда вырасту! – Люк взобрался на верхнюю панель забора и наклонился, его глаза светятся волнением. – Она сделала эту кобылку своей сучкой!

– Люк! – говорю я, когда Кейд рявкает:

– Лукас Итон.

Глаза маленького мальчика расширяются, когда он спрыгивает с забора. Он уходит в амбар, не оглядываясь и стуча крошечными ковбойскими сапогами по грунтовой дороге.

– Ты его этому научила. – Кейд указывает на меня, пока я подвожу кобылку к одному из парней.

– Да? – Я выгибаю бровь и направляюсь к мужчине, который мне сначала не нравился, но о котором теперь не могу перестать думать.

Фантазировать.

Со своей стороны забора я наклоняюсь ближе, понижая голос:

– Я почти уверена, что из нас двоих это у тебя грязный рот, Кейд.

Его рука проскальзывает между металлическими панелями, пальцы просовываются сквозь петлю моего ремня, удерживая меня на месте. Он стоит рядом и тяжело дышит. Свист каждого выдоха ласкает мою щеку.

– Ты и не представляешь, Ред.

Одним движением он толкает меня, а затем отходит к парням и, вскидывая руку, кричит:

– Пойдем, придурки. Время перерыва закончилось. Вас поставила на место чопорная городская девчонка. А теперь докажите мне, что я не должен уволить вас, бесполезных лентяев.

Я фыркаю. А он действительно поэтично обращается со словом.

Когда я пробираюсь через забор возле амбара, куда, как я видела, бежал Люк, один из мужчин восклицает мне вслед:

– Вид здесь еще никогда не был таким охрененным.

Мои губы кривятся, и я поворачиваюсь, чтобы подмигнуть ему, но в два легких шага Кейд сталкивает его с верхушки забора. Ковбой приземляется на колени с приступом недоверчивого смеха.

Однако Кейд не смеется:

– Смотри под ноги, если планируешь сохранить работу, ковбой.

Я просто отворачиваюсь и улыбаюсь про себя, потому что Кейд кипит. Он просто