Рослин какое-то время стояла будто в нерешительности, потом шагнула к своей служанке, обхватила ее руками и ткнулась лицом в ее грудь. Ее плечи тряслись, но Эллен не знала, от плача или от смеха. А спорить она бы не рискнула. Как и проверять.

— Не понимаю тебя. Он совсем не похож на Рассела.

Он совсем не был похож на Рассела. Так надо говорить, маленькая госпожа. Но маленькая госпожа так не сказала — Эллен хотелось думать, что она боится того, что сделала. Очень хотелось — отчасти потому, что она прекрасно понимала: это не так. И это навело ее на мысль, которая не давала ей покоя вот уже второй день и которую она безумно боялась озвучить: а приходилось ли вам убивать раньше, миледи?..

И если да, то как часто?

— Почему ты делала с ним то гадкое, он же совсем не похож на Рассела, — упрямо повторила Рослин. Они шли по узкой, обнесенной плетнем дороге, уже в пределах видимости упиравшейся в ворота города. На этом тракте они были не одни: впереди ехала кавалькада всадников — ни внешне, ни по одежде Эллен не отличила бы их от калардинцев, впрочем, они держались на безопасном расстоянии и могли без опаски говорить на родном языке. Вблизи незнакомцев Эллен предпочитала пока что помалкивать. Но сейчас бояться было нечего, и она ответила:

— Да, миледи, он не был похож на вашего брата. И что с того?

— Ты так на него смотрела... Ты на Рассела так никогда не смотрела, — с обидой проговорила Рослин. Эллен слегка улыбнулась. Конечно же, так — никогда. Всякий раз, когда ее взгляд обращался на Рассела, на его открытое лицо с тонкими чертами и едва заметным рубцом, которым он так гордился, она чувствовала смесь душераздирающей нежности и отчаяния. Нежности — потому что он стал для нее любовником, другом, сыном и братом, и отчаяние — потому что она предпочла бы видеть его своим мужем, а это было единственное, чего он никогда бы не смог ей дать. Он не был ни с кем обручен, но Эллен знала, что это вопрос времени — так или иначе он был обречен на политический брак. Эллен мало интересовалась государственными делами, но понимала это с той самой ночи, когда после пьяного княжеского пира наследный принц оказался в ее постели. И всякий раз, отдавая ему больше, чем хотела, Эллен думала о том, что он никогда не ответит ей тем же.

А от Глэйва она не хотела ничего. Совсем ничего. Только бы он не причинил вреда ей и ее маленькой госпоже. И это оказалось так... сладко. Эллен вспомнила очертания его губ в полумраке сарая, как он склонялся над ней, как впивалась в тело солома... и закрыла глаза.

Дура ты, женщина, романтичная дура, отчетливо прозвучал в ее голове насмешливый голос мертвеца, и Эллен шарахнулась в сторону от гневного крика за спиной. Гул и грохот ворвались в ее сознание так внезапно, словно она была глуха и неожиданно снова обрела слух. Эллен замерла спиной к плетню, раскинув руки и стараясь вжаться в ограду как можно теснее, а мимо нее с шумом двигались огромные неповоротливые повозки, запряженные черными волами. Погонщики, стоя на козлах, неустанно хлестали животных, гикали, сверкая темными глазами, — будто полководцы, гнавшие в бой разленившееся войско. Волы ревели, края телег со скрипом раскачивались, угрожающе потряхивая цветными тюками. Эллен следила за всем этим как завороженная, и звонкий крик Рослин, прозвучавший на чистом калардинском, показался ей голосом из другого мира. Не того, где она была служанкой княжны, а того, где водила пальцами по рубцу на лице Рассела, а на смятую постель мягко струился лунный свет...

— Ты думаешь о нем!

«Вы с ума сошли, замолчите! » — хотела крикнуть Эллен и не смогла — у нее язык присох к гортани. Повозки двигались одна задругой, им будто не было конца, и они с Рослин оказались зажаты по разные стороны этой тягучей живой реки. Их, кажется, никто не замечал, но стоит Рослин еще раз крикнуть что-нибудь на чужом здесь языке и...

— Ты все равно думаешь о нем!

«Замолчите», — мысленно взмолилась Эллен, тщетно пытаясь разглядеть Рослин за телегами. Только раз в промежутке между двумя повозками мелькнуло ее серое платье и лицо, показавшееся Эллен очень бледным.

— Ты делала то гадкое с этим тальвардом и все равно думаешь про Рассела!

Что это, ненависть? Опять в ее голосе эта ненависть? Но откуда? Миледи, вы же никогда не были против того, что ваш брат со мной нежен. Только после его смерти стали еще более странной, чем прежде... Но зачем говорить об этом теперь, зачем теперь, здесь, замолчите же!

— Ты дура, Эллен! Да неужели ты правда думала, что он женился бы на тебе?! Хоть когда-нибудь?! Неужели воображаешь, что была ему хоть немного нужна?!

Я не воображаю, я просто это знаю, а вы, маленькая госпожа, еще слишком маленькая и...

— Он тебя ненавидел! Ему плохо с тобой было! Он хотел от тебя избавиться! А ты...

«Да неужели никто ее не слышит, кроме меня», — подумала Эллен и вдруг со странным спокойствием поняла: а ведь, наверное, так и есть.

— ... ты так к нему прицепилась, что и в преисподнюю за ним кинуться готова! И ведь кинулась! Зачем ты со мной пошла, Эллен? Зачем ты сюда за мной пошла?!

Возница на телеге, проезжавшей перед ними в этот миг, вдруг встал в полный рост, запрокинул голову и запел — низким горловым тембром, отрывисто и могуче. Волы, до того угрюмо мявшие копытами сухую землю, вздрогнули, наклонили головы, потянули разом.

Что же это за люди, подумала Эллен, если даже волов они погоняют песнями, которыми мы воодушевляем идущих на смерть?

Тальвард пел, и Рослин пела — каждый свою песню.

— Зачем ты пошла, зачем ты здесь? Зачем, зачем, зачем?! Колонна наконец прошла, но Эллен еще стояла какое-то время, прижавшись спиной к плетню с такой силой, что ломило поясницу, тяжко дыша от набившейся в рот пыли и глядя на калардинскую княжну Рослин. А та стояла точно так же в десяти шагах от нее, и так же тяжело дышала, и глядела на нее — наверное, так же?

— Зачем? — спросила Рослин — так тихо, что Эллен угадала вопрос только по движению ее губ.

Эллен вспомнила, как она посмотрела на нее снизу вверх — в такой же дымке — и сказала: «Теперь у тебя есть враг». Эта маленькая девочка, которую никто никогда не любил и которую боялся даже ее собственный отец и даже ее старший брат, не боявшийся ничего на свете и потому погибший, — эта девочка была так одинока. И эта девочка смотрела на нее черными тальвардскими глазами и в ярости шептала: «Мамочка».

— Потому и пошла, — сказала Эллен. — Не из-за него, я просто видела, что вы такое... вот потому и пошла.

Несколько мгновений только отдалявшаяся песня тальварда дрожала вокруг них.

— Небеса, как же ты глупа, — сказала Рослин. — Я рада, что ты не моя мать.

И пошла по дороге к городу, поднимавшемуся кирпично-желтой громадой из пыльной земли.

Врельере был крупным торговым городом, одним из основных портов Тальварда, — здесь можно было услышать все языки мира и увидеть людей с кожей всех оттенков, от бледно-воскового до шоколадного. Войны здесь не было, то есть жители и гости Врельере старательно делали вид, что ее нет. Здесь все были равны — и тальвард, и калардинец, и эльф (впрочем, эльфов Эллен тут пока не встречала), каждый мог сесть на корабль или сойти на сушу, купить раба или быть проданным. Купцы из недавно завоеванного Тальвардом княжества Нерейда бойко снабжали мечами и стрелами людей, еще недавно вырезавших целые деревни их соплеменников, калардинцы корзинами покупали тальвардские яблоки, не боясь быть отравленными. А над пристанью, вдоль которой растянулись помосты рабовладельцев, трепетали на мачтах знамена враждующих королей.