Знамя Калардина тоже было среди них. Эллен долго смотрела на него — оторвалась, только когда Рослин ее окликнула.

— Идем! — властно сказала она, и Эллен молча двинулась следом. Пробираясь сквозь пеструю галдящую толпу, она обернулась и еще раз бросила взгляд на красно-синий флаг, реявший на ветру.

Эллен удалось уговорить княжну остановиться в маленькой неприметной гостинице — не столько для того, чтобы не привлекать к себе внимание, сколько потому, что за недели скитаний обе они порядком поизносились, и — Рослин никак не могла этого понять — в таком виде их ни в одном приличном месте просто не пустили бы на порог.

Она выбрала постоялый двор на окраине, но недалеко от порта; из окна мансарды было видно море. Далекая пристань сливалась в сплошную черту, отделявшую пеструю сушу от темно-зеленой воды.

— Нам надо плыть в Тарнас, — сказала Рослин. — Это на юго-востоке, с другой стороны полуострова.

— И что там? — чужим голосом отозвалась Эллен, по-прежнему глядя в окно. — Магическая школа?

— Конечно, нет. Там живет Эр-Дьятис, глава тальвардских некромантов.

— Откуда вы знаете, что он там?

Рослин только посмотрела на нее, приподняв уголки губ в подобии улыбки, и ничего не ответила.

Эллен тихонько вздохнула, прислонилась виском к обшарпанной раме. Чайки парили над водой, казалось — вот-вот в окно залетят. Несмотря на суматоху города, Эллен вдруг почувствовала себя очень спокойно — так, как не чувствовала с тех пор, как покинула дом отца. Не хотелось спорить, не хотелось убеждать, вразумлять, сопротивляться — просто спать, спать и дышать соленым запахом моря.

Она услышала, как Рослин что-то поставила на стол, и сказала:

— Вас не пустят к нему, маленькая госпожа. Даже если вы скажете, что вы калардинская княжна.

— С этим — пустят, — спокойно сказала Рослин, и Эллен обернулась.

Пустая сума эрьелена Глэйва лежала на столе, будто снятая кожа. Сравнение не показалось Эллен диким — ничто иное не могло бы ей сейчас прийти в голову, потому что рядом с сумой на столе лежала человеческая голова. Нельзя было сказать, мужская или женская, она была мумифицирована, причем, видимо, давно, и с виду напоминала качан гнилой капусты, только дурного запаха от нее не шло. Голова была выбрита наголо, у нее не было ни глаз, ни языка — только кости да хрящи, обтянутые сморщенной коричневой кожей.

— Это... — выдавила Эллен — звук получился свистящим, жутким.

— Это она, — ответила Рослин. — И она очень нужна Эр-Дьятису. Я скажу, что принесла ее, и он выслушает меня.

Она сейчас совсем не казалась ребенком. Не казалась девочкой, несмотря на платье и длинные волосы. Она была как будто уменьшенной копией какого-то чудовища, оборотня, принявшего человеческий облик, но слишком привыкшего к звериной шкуре и неуютно чувствующего себя в человечьей. Рослин стояла, держа свой главный трофей обеими руками, будто боялась, что он упадет со стола, — и Эллен вдруг явно представила, как эта голова выкатывается в коридор, прыгает по ступенькам, по двору, по брусчатке — до самой воды, и там тяжело падает в волны, и они с тревожным рокотом расходятся, а потом смыкаются, и пена в этом месте понемногу набирает кроваво-коричневый цвет...

— Бросьте ее.

Рослин тихо и коротко засмеялась. Небеса, подумала Эллен невесть в который раз, зачем же я все-таки пошла с тобой, зачем? Ты права — зачем, зачем, зачем?

— А ты представь, что это голова Рассела, Эллен. Ты бы ее бросила? Или, может, как древняя царица, поставила бы посреди круга из свечей в тайной комнате и молилась бы на нее каждый вечер? Прекрати. Это всего лишь кусок мертвой плоти, который послужит мне пропуском. Я уже слишком далеко зашла. Завтра утром пойдешь узнать, есть ли корабли в Тарнас.

— Почему же только завтра? — горько спросила Эллен.

— Потому что сейчас я хочу, чтобы ты помогла мне искупаться. На мне три пуда грязи. Ты сама должна следить за такими вещами, Эллен.

— В мои обязанности никогда не входило купать вас, миледи.

— Да, но коль уж ты теперь моя единственная служанка — будь добра пошевеливаться.

Несколько мгновений Эллен продолжала смотреть на нее. Потом пошла выполнять приказ.

И, выходя, видела, что Рослин по-прежнему крепко держит мертвую голову в своих маленьких холодных руках.

— Вода горячая, — сказала Рослин. Как-то очень странно — для себя — сказала: почти жалобно.

Эллен скользнула пальцами по стоячей поверхности, послала по ней быструю рябь: отблески пламени свечей задрожали на дне кадки.

— Не горячая.

— Горячая, я тебе говорю!

— Не выдумывайте.

Для нее вода была не горячей и не холодной — никакой, та самая степень подогретости, из-за которой этой водой не напьешься, сколько ни старайся. Впрочем, пить ее Эллен не собиралась.

— Да ты же не чувствуешь, дура! Ох, дай сюда!

Рослин сердито выхватила у нее ковш, привстала, потянулась к ведру с холодной водой. Вода шумно побежала вниз по ее спине, ногам, закапала на пол с кончиков волос. Такое белое тело, такое маленькое — и уже совершенное. Еще три-четыре года — и этой девочке не будет равных. Если к тому времени она останется жива. И если Эллен к тому времени останется жива, чтобы убедиться в правильности своих предположений.

Тугая струя ударила в кипяток (ну какой же кипяток — пара почти совсем нет). Рослин сидела, оперевшись одним локтем о край кадки, и медленно лила воду себе на живот. Живот вздымался быстро, взволнованно, будто ей было тяжело дышать.

— Вы... такая взрослая, миледи.

Рослин подняла глаза. Сейчас, в полумраке, обнаженная, в такой позе, она должна была казаться еще меньше, совсем ребенком, а казалась едва ли не старухой. Старухой с телом, еще не успевшим стать по-настоящему прекрасным.

Рослин улыбнулась. Мягко, смущенно. Эллен нечасто получала от нее такие подарки.

— Правда?

— Клянусь вам. Вы очень взросло... выглядите.

У Рослин дернулся рот — то ли она хотела улыбнуться еще шире, но передумала, то ли ей вдруг стало больно.

Эллен молча взяла кусок мыла, окунула его в воду — не холодную и не теплую, как и прежде. Медленно поводила, глядя, как плавится поверхность бруска, превращаясь в пену, Стояла так, пока мыло не размякло в руке. Потом подалась вперед.

Рослин сморщила нос.

— От тебя дурно пахнет.

Эллен могла бы сказать, что изведенный только что кусок мыла стоил едва ли не пятую часть всех их наличных денег. Но она сказала только:

— От вас тоже, миледи.

И тут же опустила глаза — боялась убедиться, что ее поняли правильно.