жив тут, не умер и не списался пока в отставку. Да и не барышня, а командир, который обязан принимать разумные решения и действовать, сообразуясь с обстановкой. И Селивёрстов, не узнавая своего голоса, проговорил непослушными губами:

— Продолжайте сопровождение. Если будет падать на посёлок, расстреливайте до падения!

— Вас понял, продолжаем сопровождать. Высылайте "вертушки" в квадрат 48–74 и в квадрат 59–86. Ваши уже приземлились, обозначают себя ракетами.

— Понял вас, "вертушки" высылаю.

И на командном пункте, и в кабинах летящих истребителей установилась тишина. Оба лётчика, уравняв скорость, приблизились к самолёту Русанова почти вплотную и планировали рядом, держа наготове пушки, поглядывая через золотистые перекрестия прицелов на фюзеляж бомбардировщика, где размещались его огромные баки с горючим. Если дать по ним залп из пушек, самолёт мгновенно взорвётся. Но они видели и склонившуюся набок голову лётчика, и молили судьбу, чтобы не доводила их до выполнения приказа полковника. Пусть этот парень разбивается сам… А расстреливать — это же такое на душу взять, что всю жизнь будешь чувствовать себя палачом. Нет уж! Лучше как-нибудь без этого…

Лица были напряжёнными, глаза внимательными — как у всех лётчиков в воздухе.

Через 12 минут 641-й доложил Селивёрстову:

— "Сокол", я — "41-й", посёлок прошли. Высота — 3800. "Телега" упадёт, видимо, в море. Разрешите возвращаться.

— Сопровождайте до конца! Я — "Сокол".

— Не можем, не хватит назад "водички".

— Вас понял, возвращайтесь. Какая у него скорость? Курс?..

— Курс — 112. Скорость — 590.

Командир полка приказал дежурному штурману рассчитать по курсу, высоте, скорости полёта и скорости снижения точку в море, в которой Русанов должен столкнуться с водой, и тут же занялся распоряжениями по отправке двух вертолётов на поиски Зимина и радиста Диких.

— Столкнётся с морем вот здесь! — штурман показал полковнику на крупномасштабной карте точку в море. — За 40 километров до береговой черты. В Мезенской губе.

— Так, ясно… — пробормотал Селивёрстов, разглядывая карту. А видел уже не карту — безымянную могилу в холодном море. Без памятника и звезды. Одни свинцовые волны. И всё же, такой исход был легче расстрела. Он тоже был рад, что не будет на его совести этого смертного греха.

Вздохнув, глухо добавил:

— Пусть начальник штаба и замполит сообщат родителям о гибели. В общем, пусть в штабе займутся этим. Мне будет не до этого: эксперты, комиссии…

Полковник махнул рукой и снова закурил.

На высоте 3-х тысяч метров обморок у Русанова прошёл. Лётчик дышал уже ровно, глубоко. Пульс его наполнился, и Алексей медленно раскрыл глаза. Бессмысленно глядя в бездонное небо впереди, он почувствовал в теле слабость и закрыл веки опять. Так ему было приятнее и легче. Никаких мыслей ещё не появилось.

Но вот прошла минута, другая, покой продолжался, ничто его не нарушало, и Алексей уснул снова — на этот раз тихим, безболезненным сном, как это случается у людей после перенесённого обморока. Мускулы на лице расслабились, из-под кислородной маски проступил румянец. Находясь в спокойном сне, организм лётчика набирался сил.

Дежурный штурман рассчитал командиру полка точку, в которую упадёт самолёт Русанова, почти правильно. Но ошибка по дальности всё-таки получилась значительной. Не была учтена неравномерная выработка горючего из передней и задней групп баков. А это изрядно меняло дело, так как изменилась центровка самолёта, а вместе с ней и угол планирования.

За выработкой горючего в полёте следит по керосиномерам лётчик, и периодически включает помпу перекачки — перемещает горючее из задней группы баков в переднюю до выравнивания уровней на приборах. И центр тяжести самолёта в полёте не перемещается. Но Русанов уснул, горючее не перекачивал, и центр тяжести на его машине слегка сместился назад. Это привело и к изменению угла планирования — он понемногу уменьшался.

Из-за этого самолёт Алексея не столкнулся с морем, а перелетел через него в районе восточного берега Мезенской губы. Не столкнулся он и с высоко торчавшими береговыми скалами — прошёл в расселине между ними. Дальше была ровная и безлюдная тундра Мезенской низменности, над которой он пролетел километров 150 восточнее Каменки на таком же расстоянии. Понемногу снижаясь над болотами и топями, стекавшими на севере материка в Чешскую губу, он терял высоту.

Самолёт стлался уже над самыми болотами. На большой скорости, без шасси, он проседал все ниже, ниже… Коснулся мягкого болотного выступа, поросшего осокой — сначала носом, а потом длинным акульим брюхом. Подскочил метров на 5 и снова начал снижаться, чтобы зарыться носом в торф уже по-настоящему, до сплющивания и взрыва. Последний вскрик лётчика должен прозвучать в чёрной болотной преисподней, которая не оставит никаких следов. Исчез человек с земли вместе со своими радостями, любовью и даже самолётом так быстро и глубоко, что тайны этой теперь не раскрыть никому.

Но… после грубого толчка о торф, лётчик проснулся. Выпрямился, увидел перед собой зелёно-болотистую землю и понял, что самолёт, видимо, коснулся этих зелёных мхов, а теперь отделяется от них, чтобы упасть снова и уже навсегда, зарывшись носом глубоко в торф.

Ещё не зная, где находится и что случилось, почему он очутился перед землей, Русанов действовал только за счёт рефлексов, выработанных лётной практикой. Увидев, что самолёт, как говорят лётчики, "на посадке", он убрал газ, чтобы уменьшить скорость. А чтобы избежать пожара при грубом столкновении с землёй, потянул на себя оба "стоп-крана", выключил двигатели и начал сажать машину на фюзеляж, как это делают при вынужденных посадках. Однако штурвал не подчинился ему: он жил самостоятельной жизнью и дёргался в правой руке, как живой. Алексей успел сообразить: работает автопилот, его не пересилить. Перехватил штурвал в левую руку — самолёт продолжал снижаться — правой рукой выключил планку автопилота и легко потянул штурвал на себя.

Самолёт взмыл. На этот раз Алексей не дал ему отойти от земли далеко. А когда скорость погасла до посадочной, начал сажать машину нормально, как это делал всегда.

Всё-таки скорость при невыпущенном шасси была повышенной, и посадка на фюзеляж происходила грубо, с подскоками. Но это оказалось и к лучшему, резко падала "лишняя" скорость. Приземлись самолёт на большой скорости в рыхлый грунт даже нормально, и беды не миновать. Резкая остановка, клевок носом, фюзеляж превращается в гармошку, а лётчик в своей кабине сплющивается в фарш.

Ничего этого не произошло. Касаясь торфа, отскакивая от него, самолёт скользил вперёд, как огромная, приподнятая вверх, лыжа. Потом, потеряв скорость, шлёпнулся носом в чёрный торф так, что брызнули фонтанчики грязи. Проседая в болото всем телом, пока крылья не легли на кочки, не дающие потонуть,