не успеваю найти ничего получше. Я слышу, как мужчина приближается. Ползу к лестнице. Я представляю себя Джоном Рэмбо, на деле больше похожа на морского слона. Добравшись до ступенек, я слышу голоса. С ним разговаривает женщина. Против двоих у меня нет никаких шансов. Я сажусь на корточки и готовлюсь подняться наверх, как вдруг чья-то голова появляется за матовым стеклом входной двери.

– ААААААААААААААААААААА!

– Есть кто-нибудь? – спрашивает голос.

– НЕТ! – ору я.

– Откройте, пожалуйста! Мы новые владельцы.

– Докажите!

Я слышу, как женщина прыскает. Мужчина пытается меня убедить:

– Мы нашли объявление в агентстве недвижимости на улице Сенк-Кантон, продавца зовут Жан-Ив Делорм, мы подписали предварительный договор у мэтра Эчеверри.

Я открываю дверь, сжимая в руке нож для масла. Они молодые, лет по тридцать. Женщина протягивает мне руку:

– Мари Луйе, очень приятно.

– Микаэль Луйе, – представляется ее муж, в свою очередь пожимая мне руку. – Нам очень жаль, мы думали, в доме никого нет. Нам надо только сделать кое-какие замеры в саду для бассейна. Нельзя ошибиться, есть определенные градостроительные нормы, иначе бассейн заставят снести. А вы сняли дом на каникулы?

– Я внучка хозяйки. То есть бывшей хозяйки. Агата Делорм.

– О, сожалею, – говорит женщина. – Я сама недавно потеряла бабушку, знаю, как это тяжело. Послушайте, мы не хотим вас затруднять, но раз уж вы здесь, можно будет сделать кое-какие замеры в доме? Ключи мы получим только в конце месяца, а я хотела бы уже начать покупать мебель.

Распахнув дверь, я впускаю их, но не могу издать ни звука. Я как будто оглушена, внезапно вернувшись в действительность, которую так старательно игнорирую.

Женщина мимоходом кладет руку мне на плечо. От этого жеста к глазам подступают слезы. От утешений я скорее плачу, чем от самих горестей.

Я наблюдаю за ними издалека. Они измеряют рулеткой длину стен в гостиной, высоту – над раковиной в кухне. До меня долетают обрывки фраз: «эта стена не несущая, можно ее снести», «здесь будет куда просторнее без буфета», «а здесь я вижу тумбочку под телевизор». Я убегаю в кухню и смотрю на свои тосты, которых мне больше не хочется.

– Агата?

Вошла Эмма. Я в двух словах объясняю ей ситуацию.

– Они наверху, если хочешь, поднимись к ним.

– Ты со мной? – спрашивает она.

– Что-то не хочется.

– А надо. Хоть наденешь что-нибудь.

Я опускаю глаза и с ужасом понимаю, что я в одних трусах. Она так смеется, что заражает весельем меня. Я иду за ней наверх и, пока она представляется, надеваю платье.

Когда я выхожу к ним, они обмеряют стенной шкаф в комнате дедули и Мимы. С фотографии на ночном столике на нас смотрят бабушка с дедушкой.

– Это моя любимая комната, – говорит нам Мари Луйе. – Она очень светлая, и вдали видны Пиренеи. Это будет детская нашего ребенка.

Она гладит себя по животу:

– Вы первые в курсе, мы еще никому не говорили.

– Мы будем счастливы здесь, – добавляет муж, обнимая ее.

Они милые, но от них у меня скоро разыграется диабет.

– Вы, наверное, привязаны к этому дому, – говорит жена. – Когда я была у бабушки в последний раз, поблагодарила каждую комнату за то, как хорошо мне там было. Положа руку на сердце, я думаю, это помогло мне проститься с ее домом. Если вам это тоже поможет…

– Посмотрим, – отвечаю я. – Еще рано, у нас осталось два дня.

Она кивает, и пара возвращается к своим замерам.

10:14

Эмма закрывает дверь. Они ушли.

– Здесь будет расти новая семья, – говорит она. – Они мне нравятся. Уверена, они будут счастливы в этом доме.

Я киваю, чтобы хоть что-то ответить, но жизнь не раз доказывала мне, насколько она непредсказуема. Я представляю себе, как Мима и дедуля шестьдесят лет назад обмеряли комнаты, готовясь расставить в них мебель. Двадцатилетние, они были уверены, что счастливы. Они и были счастливы в основном, хотя им пришлось пережить величайшее горе.

Мой кофе остыл, и я наливаю себе новый.

– Знаешь, что нам надо сделать? – спрашивает Эмма.

– Еще нет.

– Упаковать вещи Мимы и отдать их какой-нибудь ассоциации.

– Ты забыла, что наш дорогой дядя вызвал грузчиков, чтобы освободить дом.

– Ничего я не забыла. Мой план имеет три цели: сделать доброе дело, подарить вторую жизнь вещам Мимы и досадить дяде Жан-Шкиву.

– Ты становишься еще хуже меня. Я тебя обожаю.

11:30

Мы собрали три большие сумки. За каждой одежкой всплывало воспоминание. Небесно-голубое платье Мима надевала на свадьбу Эммы. Бежевый жилет – к моему возвращению из клиники. Эти джинсы купила ей я. Ярко-синюю блузку она носила все время. Я представляю Мимину одежду на людях, которые в ней нуждаются, и это меня немного утешает. Всю жизнь я непомерно привязана к вещам. Как будто они наделены чувствами, мне больно за них, когда их бросают. В шесть лет я уронила из окна машины фигурку, которую нашла в пакете со стиральным порошком. Она не имела никакой ценности и не так уж мне нравилась, но от мысли, что она лежит на дороге среди мчащихся машин и ее в любую минуту могут раздавить, я не спала целую ночь. В пятнадцать лет однажды на серфинге с моих волос соскользнула заколка и исчезла в океане. Я плакала о ней часами. В двадцать я пожалела горошину, которая осталась одна на дне банки, и переложила в кастрюлю, где ждала ее вся семья. В тридцать в аптеке оставалось две зубные щетки. Я сначала выбрала розовую, потом отложила ее и взяла зеленую, но поняла, что будет бесчеловечно бросить первую, подав ей ложную надежду. Разумеется, обе оказались в моей ванной. Мой случай представляет интерес, даже когда речь идет об обычных вещах, и просто поражает, если перейти к вещам, которые имеют сентиментальную ценность. Подарены людьми, которых я люблю, принадлежали моим близким, напоминают о хороших временах. Если бы могла, я сохранила бы все вещи Мимы. Сохранила бы и дом и держала его под стеклянным колпаком, чтобы сберечь ее запах, ее голос и наши воспоминания. Но это невозможно.

Никогда больше я не сверну на эту улицу и не войду в эту калитку.

– Надо выбрать, что мы возьмем себе.

– Что, например? – спрашивает сестра, явно не меньше меня растроганная этим погружением в прошлое.

– Шкатулка для драгоценностей уже пуста, думаю, Жан-Ив и его семья забрали, что хотели. Остальное сгинет. Мы тоже имеем право взять что-нибудь на память.

Она задумывается на несколько секунд, я уверена, что ее гложет вопрос, законно ли это и не привлекут ли нас.

– Ты права, – говорит она наконец.

12:54

Мы взяли немного.

Тетрадь с рецептами.

Блокнот со стихами.

Папин одеколон.

Дедулин магнитофон.

Фотоальбомы.

Светлячка.

Малыша-прыгуша.

Папины часы.

Портативный электрофон.

Ярко-синюю блузку.

Держатель для туалетной бумаги. Дедуля сам выточил его из дерева. Когда отматывали бумагу, рулон глухо постукивал. Мы, когда были маленькие, всегда отрывали слишком много, и Мима вечно кричала нам через дверь: «Аккуратней с бумагой!» Это стало игрой. Повешу его в своем туалете и каждый раз, пользуясь им, буду слышать голос Мимы.

Тогда

Апрель, 2008

Агата – 23 года

Как-то вечером мы с Мимой наткнулись на передачу о людях, увлеченных выпечкой. Это наш маленький ритуал: после ужина мы садимся перед телевизором. Предпочтение отдаем программам, которые позволяют нам отпускать едкие комментарии, и мы очень веселимся. По этим вечерам я буду особенно скучать, когда у меня будет свое жилье. Мима говорит, что я могу оставаться сколько хочу, но рано или поздно мне надо будет встать на ноги. Я ей не сказала, но уже смотрела одну квартиру в Байонне. Она была маленькая, с единственным окном, выходившим на общую лестницу, и я отказалась.

Я смотрела на экран, завороженная невероятными десертами, которые создавали эти люди. Единственный