— В том-то и дело. Я понятия не имею! — Бродка посмотрел Титусу прямо в глаза, затем тихо, но настойчиво произнес: — Ты должен мне помочь. В накладе не останешься. У меня есть деньги. Скажи, сколько ты хочешь.

Титус колебался и не спешил давать ответ.

И только когда вмешалась Жюльетт и с пылкостью стала говорить, что ни Бродка, ни она больше не могут выносить этой неизвестности, Титус сказал, что хочет все хорошенько обмозговать, и попросил двадцать четыре часа на раздумье. После этого Титус вынул из кармана листок бумаги и нацарапал на нем номер, по которому его можно будет найти.

Он хотел придвинуть листок Бродке, но тот, казалось, забыл о нем. Он неподвижно сидел на скамье как громом пораженный и неотрывно смотрел в неф. Глаза его были широко раскрыты, нижняя губа слегка подрагивала, а сам он сжал кулаки, но не от ярости, а словно ожидая чего-то страшного.

— Бродка, — испуганно прошептала Жюльетт, — Бродка, что с тобой?

Александр не слышал ее. Его взгляд был прикован к опрятной пожилой женщине в ярком костюме и черной шляпе с широкими загнутыми полями. Она шла по проходу в толпе других посетителей собора. Внезапно женщина остановилась и посмотрела на высокий готический свод. Затем на какое-то мгновение ее глаза остановились на Бродке. Жюльетт показалось, что она даже слегка склонила голову, чтобы поприветствовать Александра, а потом отвернулась и продолжила свой путь.

— Бродка, — шепотом произнесла Жюльетт, — что случилось?

Словно очнувшись от сна и пытаясь избавиться от наваждения, Бродка пару раз как следует тряхнул головой и провел ладонью по лицу. По-прежнему глядя куда-то вперед, он почти беззвучно произнес:

— Моя мать. Это была…

Его голос умолк. Он снова посмотрел мимо Жюльетт на женщину, которая тем временем отошла уже метров на двадцать.

— Да что случилось-то, скажи ради бога! — обеспокоенно воскликнула Жюльетт.

— Это моя мать! — выдавил из себя Бродка, не отводя взгляда от женщины, которая продолжала шествовать по проходу.

— Чушь, — заявила Жюльетт. — Твоя мать мертва.

— Да посмотри же! — Бродка пальцем указал на пожилую даму, скрывшуюся в толпе посетителей.

Жюльетт сжала его руку.

— Твои нервы сыграли с тобою злую шутку, — твердо произнесла она. — За последние недели на тебя обрушилось слишком много всего.

Бродка вырвал руку, вскочил со скамьи и бросился бежать в ту сторону, где исчезла женщина. Пробегая по проходу, он нечаянно толкнул пару туристов.

— Мама! — закричал он так громко, что эхо разнеслось по всему собору.

Добежав до того места, где в последний раз мелькнула шляпа пожилой женщины, он поспешно огляделся, но дамы нигде не было видно. Бродка, расталкивая посетителей, бросился вперед. Он запрыгнул на скамью, перешагнул через молившихся прихожан и при этом опрокинул подставку для жертвенных свечей. Тут же вспыхнуло алтарное покрывало. По собору разнесся многоголосый крик.

Не обнаружив женщину с этой стороны нефа, Бродка кинулся, отчаянно озираясь, к главному алтарю, споткнулся, поднялся, забрался на заградительную решетку и не заметил, как задел скамеечку для молитвы, которая с грохотом упала на пол.

Дико вращая глазами, Александр оббежал вокруг алтаря, словно женщина могла спрятаться за ним. Лицо его было белее мела, волосы упали на лоб.

— Мама! — в отчаянии кричал он. — Мама!

Внутри церкви едко пахло дымом.

Посетители вжались в скамьи. На площади перед собором завыли полицейские сирены. В Божьем доме раздался пронзительный свисток, затем послышались гулкие шаги полицейских. Бродка вышел из-за колонны. Его безумный взгляд блуждал по сторонам. Казалось, он сошел с ума. В то время как полицейские тушили разгоравшееся пламя, двое из них набросились на Бродку и повалили его на пол. Один оттащил его в сторону, а другой надел наручники. Бродка, брыкаясь и крича, сопротивлялся изо всех сил. Один из полицейских отвел в сторону его колено. Бродка взвыл от боли.

— Не причиняйте ему вреда! — крикнула Жюльетт, оттолкнула полицейского и стала перед Бродкой, пытаясь защитить его.

Вокруг них в мгновение ока собралась толпа яростно ругающихся людей.

— Я все могу объяснить! — заявила Жюльетт полицейскому чиновнику и помогла Бродке подняться.

Тем временем их окружили остальные полицейские. Их было с десяток, а за ними толпилось раз в пять больше зевак.

По нефу разнеслись крики:

— Помешанный!

— Сумасшедший!

— Этот человек потерял рассудок!

— Вы — его жена? — спросил старший из полицейских.

— Да, — солгала Жюльетт.

— Часто с ним такое бывает? — В голосе мужчины звучала скорее насмешка, чем сочувствие.

Жюльетт вскипела от ярости. Она с трудом владела собой.

— Нет, — уверенно произнесла она. — Такого с моим мужем еще не было. Но если я объясню вам причину его поведения, вы наверняка все поймете.

— Ну, если вы уверены в том, что говорите, — ответил полицейский, многозначительно глядя на своих коллег, — то я готов вас выслушать.

Жюльетт посмотрела на Бродку. Его лицо было бледным как полотно.

— Мы осматривали собор, — начала Жюльетт, — когда моему мужу показалось, что он увидел среди посетителей свою мать…

— Ну и что? — Полицейский начал проявлять нетерпение.

— Его мать мертва.

— Понимаю, — сказал полицейский. И, обернувшись к своим коллегам, коротко бросил:

— Баумгартнер Хеэ.

Из рядов зевак послышалось одобрительное ворчание. «Баумгартнер Хеэ», психиатрическая клиника города, находилась в 14-м районе. Один только вид здания, в котором она располагалась, вселял ужас в любого, кто просто смотрел на него, даже не входя внутрь.

Жюльетт вошла в квартиру Бродки в Мюнхене, закрыла за собой дверь, поставила чемоданы посреди комнаты и обессиленно упала на диван.

Врачи психиатрической клиники погрузили Бродку в своего рода целебный сон и дали Жюльетт понять, что им необходимо понаблюдать за ним две-три недели. Жюльетт бежала из Вены после того, как журналисты обложили отель. Она чувствовала, что в данной ситуации все равно ничем не поможет Бродке, и надеялась, что работа в галерее отвлечет ее от мыслей об этом. К мужу она, понятное дело, возвращаться не собиралась.

Жюльетт смежила веки, но картинки, как будто всплывавшие из темноты, не давали ей покоя. Перед глазами постоянно стоял Бродка, которого затолкали в патрульную машину, а затем под звуки сирены увезли в больницу. Она видела его бледное, заметно осунувшееся лицо и выражение беспомощности и обреченности, отразившееся на нем. Это было лицо человека, рассудок которого больше не мог справляться с происходящим. И если бы Бродка даже десять раз повторил, что та женщина в соборе была его матерью, Жюльетт не сомневалась, что он ошибся. Очевидно, расшатанные донельзя нервы сыграли с ним злую шутку. При всей душевной крепости, которую Бродка развил за свою карьеру, он не мог противостоять обрушившимся на него несчастьям. Все, что случилось за последние недели, выбило его из колеи.