– Агееву нужно лечить в условиях свободы, – коротко высказалась Ставская.

Гаманец поднял руку. Судья ему кивнул.

– Агеева сама себе мешает выздороветь, – сказал опер. – На нее есть неопровержимый материал. Есть также свидетели, что она и присутствующая здесь Мосина воруют со швейной фабрики материал. В ближайшие дни Агеева будет этапирована в спецтубдиспансер, где ее делом займется следователь. Более подробную информацию, если потребуется, могу предоставить суду в конфиденциальной обстановке.

Попов недовольно покрутил шеей. Этот майор не внушал ему доверия. Но предъявляемые им обвинения делали дальнейшее разбирательство бессмысленным. И все же он спросил Агееву:

– Это правда?

– А что изменится, если я скажу, что это ложь? – спросила Лена. – Вы будете рассматривать мое дело?

– Мне очень жаль, – пробормотал Попов.

Агеева села на стул. Ее колотила дрожь. Мосина обняла ее, прижала к себе и что-то жарко зашептала на ухо.

– Брысина, – сказал Попов. – Не очень понятно, почему вы-то находитесь на строгом режиме? Активная общественница…

– Статья у меня страшная, гражданин судья. Убийство с особой жестокостью, – пояснила Брысина. – Мне по любому звонок сидеть – червонец.

– Но вы – активная общественница. Значит, на что-то надеетесь?

Валька пожала пышными покатыми плечами. Она привыкла слушаться власти. А властью в колонии были люди в погонах. Они говорили Вальке: будешь во всем слушаться и помогать нам, мы за тебя похлопочем. К нам прислушаются, скинут тебе часть срока. Вот она и слушается.

Опера завербовали ее еще в малолетке. Там она себя очень хорошо проявила. И к Гаманцу перешла как бы по эстафете. Это она докладывала, что Агеева ворует на фабрике материал. Правда, почему-то ни разу вовремя не подала сигнала. Ни разу не поймал Лену опер с поличным. Но это для него мало что значило. Это давало ему повод думать, что где Агеева, там и Мосина. Если Агеева ворует, то Мосина не может быть чистой. Эта мысль была для него важнее, чем смутное подозрение, что Брысина просто клевещет на Агееву, сводит с ней старые счеты.

Жмакова подняла руку:

– Можно я отвечу за Брысину? Она смущается. Как общественница, она не должна даже сомневаться, что администрация ей поможет. Ее помощь нам – самый верный показатель исправления. Это значит, оступившийся человек окончательно и бесповоротно порвал со своим прошлым.

Попов движением руки остановил майора Жмакову:

– Брысина жила в деревне. Убила отчима в состоянии аффекта. Причем тут прошлое? Она уголовников-то, наверное, первый раз здесь увидела.

– Ее сотрудничество с администрацией – показатель ее раскаяния в содеянном, – поправилась Жмакова.

Попов перевел взгляд на Вальку:

– Вы раскаиваетесь, Брысина?

Девка поморщилась и тяжко вздохнула:

– Ну, как вам сказать, гражданин судья. Конечно. Себе жизнь поломала, Толику. Это муж мой гражданский. Тоже сейчас сидит по хулиганке. Подрался маленько из-за меня же. А ему два года припаяли. Очень хочу досрочку заработать, гражданин судья. Никак нельзя?

– Подумать надо. А отчима, вами убитого, не жалко?

– А вот его, извините, нет, – отрезала Валька.

– Ну и как сама считаешь, есть тебя смысл долго здесь держать? _ незаметно для самого себя Попов вдруг перешел на «ты». – Просто так спрашиваю. Мы тут хоть и члены Верховного Суда, и даже если бы захотели, не смогли бы прямо сейчас тебя освободить. Просто интересно.

– Держите, если нужна, – упавшим голосом ответила Валька.

Она не могла сказать прямо, что из-за своего стремления к досрочному освобождению и угодила в капкан. Она только начинала приходить к страшному для себя выводу. Чем активнее она работает на оперчасть, чем убедительней показывает свое исправление, тем меньше заинтересованы опера, чтобы выпустить ее отсюда.

Но об этом втором ее лице никто не даже не догадывался, включая Ставскую.

Тамара Борисовна попросила слова:

– Брысина, конечно, глупая еще, не очень развитая. Но вот кто точно никогда ничего такого не сделает, так это она. Помогите ей, у нее скоро ребенок будет.

Члены коллегии переглянулись.

– Очень интересно! – весело воскликнул Попов. – Каким способом тут у вас происходит зачатие? Воздушно-капельным?

Ставская в двух словах объяснила, что произошло, когда она возила Брысину на похороны матери. Присутствующие оживились. Даже Корешков и генерал изобразили улыбки. Только Жмакова и Гаманец сидели с каменными лицами.

Перешли к Мысиной. Судья Попов попросил Фаину рассказать, чего она, собственно, добивается. В своем заявлении она туманно просила освободить ее преследования оперчасти. При этом фамилии Гаманца она не назвала.

Корешков, а потом и генерал – начальник УФСИНа попытались вмешаться. Мол, жалоба Мосиной требует отдельного, закрытого рассмотрения. Но журналисты и представители юридической общественности, включая эмиссара «Международной амнистии» настаивали, чтобы Мосиной дали возможность высказаться. И судья Попов уступил.

Фаина коротко рассказала о своей истории. О завербованной матери, о себе, о своей попытке жить честным трудом, о подставной потерпевшей. Повисла долгая пауза. Даже на непроницаемом лице генерала отразилось что-то вроде сочувствия и удивления.

Он сказал:

– Я займусь этим делом лично. Прямо здесь, завтра же.

Этим заявлением генерал как бы пресекал все попытки получить от Мосиной более подробную информацию. Первыми это поняли журналисты. Они стали требовать, чтобы Фая назвала фамилию и должность своего мучителя. После секундного колебания Мосина указала на Гаманца.

Опер подскочил на стуле, будто его облили кипятком:

– Кого вы слушаете? Это рецидивистка-карманница. У нее шесть ходок, в смысле судимостей. Она вам такое наплетет! Никакая она не агентка. Что тут вообще происходит? Во что тут превращают колонию?

Возмущаясь, Гаманец смотрел на генерала, призывал его вмешаться и прекратить это безобразие. Но начальник УФСИНа и без этих призывов сидел багровый от возмущения. Только ему, главному тюремщику, нельзя было выдавать своих чувств. Напротив, он должен был выглядеть сейчас воплощением терпимости и показывать, что тюремная система в России становится под его руководством более открытой и человечной. К тому же он хорошо знал технологию оперативной работы. Мосина может сколько угодно заявлять о своем подневольном сотрудничестве с органами. Убедиться в этом журналисты все равно не смогут. Даже он, глава ведомства, не знает толком, где хранятся подписки осведомителей.

Судья Попов сказал:

– История Мосиной требует, тут генерал прав, специального внутриведомственного расследования. Я предлагаю довериться его слову.