И тут произошло то, чего он от Машки не ожидал, хотя и был о ней весьма невысокого мнения. Эта выдра понеслась на него, размахивая жилистыми руками:

— Женишься, как миленький! И не рассчитывай, что я буду с тобой церемониться. Голубая кость… Да вы все, все мне осточертели со своими закидонами, и я вас всех на чистую воду выведу!

Измайлов невольно отпрянул, не из страха, конечно, скорее из брезгливости. Кто знает, что на уме у этой идиотки? Машка же вцепилась в ворот его халата и буквально повисла на нем, не скрывая намерений расцарапать Измайлову лицо ногтями, а под ними, поди, многолетние залежи грязи. «Еще сепсис заработаешь», — мелькнуло у него. Он прикрыл лицо локтем левой руки, а правой с отвращением оторвал Машку от себя, как пиявку, и оттолкнул в сторону. Несильно в общем-то, просто, как говорится, придал ускорение ее твердому сухопарому телу. Она отлетела и шмякнулась на пол с таким же звуком, какой мог бы издать упавший табурет, например.

Измайлов первым делом побежал в ванную, чтобы взглянуть в зеркало. Слава богу, царапин на лице не было, только краснота на шее. Но он все же плеснул в ладонь туалетной воды и осторожно потер воспаленную кожу. Потом вернулся на кухню. Машка все еще лежала на полу, нелепо подогнув под себя голенастые ноги. Надо же, представление устроила бесплатное по полной программе, хмыкнул он, ей же на сцену пора, прямо артистка, а еще называет себя труженицей совка и тряпки.

— Ладно, вставай, хватит, — примирительно сказал он, вполне осознавая, что теперь придется ее задабривать. Ну не резон ему ссориться с Машкой, что же тут поделаешь. Может, даже придется пообещать на ней жениться. Сейчас главное протянуть время, а там как-нибудь выкрутится. — Маш, а Маш…

Машка не отозвалась и не пошевелилась. Машкина неподвижность Измайлова обеспокоила, но приблизился он к ней все же с опаской — вдруг она только того и ждет, чтобы его лицо оказалось в непосредственной близости от ее ногтей. Тем не менее он над ней наклонился, пробормотал: «Кончай комедь», тронул за плечо и отпрянул… На виске у Машки была кровь! Судорожным взглядом ощупав ближайшее пространство, он заметил такое же алое пятно, совсем крошечное, на белой крышке кухонного стола, аккурат в углу, и еще на полу, рядом с Машкиной головой.

Внутри у него похолодело, руки задрожали.

— Маша, Машенька, ты что? — зашептал он, силясь нащупать пульс на ее скользком запястье. Потом приник ухом к ее груди, послушал и, оторвавшись от Машки, взвыл, глядя на светильник под потолком, как бездомный кобель на луну.

Припадок полубезумного отчаяния совершенно его измотал. В какой-то момент он уже взялся за трубку, чтобы позвонить в милицию, бросил ее и схватился за голову:

— Идиот, на нары захотел?

Снова подполз к Машке, стал щупать пульс, поднимать ее веки и делать ей искусственное дыхание, как это ни противно было. Но потом заметил, что руки у нее похолодели, и бросил бесполезные усилия. Сел с ней рядом и спросил самого себя:

— И что дальше?

Мог бы и не спрашивать, и без того ясно было: от Машки, вернее, от Машкиного трупа нужно каким-то образом избавиться до утра. Сразу засуетился: светает в июле рано! Схватил ее за плечи и поволок в прихожую. Она была тяжелая, прямо неподъемная.

«Не дотащу, — испугался он и присел над трупом. — Может, ее как-нибудь… ну, частями. — Закрыл глаза и представил, как он будет это делать, и его чуть не вырвало. — Нет уж, лучше пупок развязать! — Он снова подхватил ее под мышки и только тут сообразил, что вот так, как она есть, ее не понесешь. — Завернуть, завернуть… Во что? В покрывало? В ковер? Стоп, на антресолях валяется старый тент от машины».

Измайлов сбегал на кухню, принес табурет и выгреб с антресолей все, что там было. Загрохотало, как в преисподней, но в данный момент это его не волновало. Сейчас, сейчас… Ах, вот он, этот тент! Быстро упаковал в него Машку, не забыв о ее барахле: безвкусном платье, растоптанных туфлях и сумке. Все, что ли?

В последний момент спохватился: а сам-то в халате! Быстро, по-солдатски, переоделся и сбегал вниз проверить, не толчется ли кто у подъезда, какая-нибудь золотая молодежь, к примеру. Но там все было тихо, даже консьержка спала в своей каморке.

Какая Машка ни была тяжелая, до машины он ее все-таки дотащил, ни с кем не столкнувшись. Конечно, кто-нибудь мог видеть его из окна, но тут всего не предусмотришь. Главное, избавиться от нее, поскорее избавиться. Быстро сообразил, куда ее отвезти, слава тебе господи, район зеленый, не обделенный живописными уголками. Взять хотя бы ту рощицу, из-за которой бьются местные активисты-экологи. Туда-то он и поедет. Главное, быстро, быстро, быстро…

У рощицы был один недостаток — практически полное отсутствие кустов. Пришлось бросить Машку просто так, под деревом. Ладно, ведь все равно найдут. Уже на полпути к дому в голову вдруг пришло: надо было проверить, что у нее в сумочке, и, если там есть документы, сжечь. Тогда бы ее по крайней мере не сразу опознали. Но не возвращаться же теперь!

С утра у Буханки разнылся зуб, такое с ним уже случалось пару раз, но быстро проходило. В зубе у него было громадное дупло, которое, вероятно, следовало бы зашпаклевать, но он, если честно, предпочел бы выдрать — и с концами. К тому, собственно, дело и шло. Буханка дал себе слово, когда зуб разболится уже совершенно, сразу отправиться к знакомому дантисту, практикующему на дому. Тот уже выдирал у него один пенек — и ничего.

Хуже зуба ныл Чушка, звал разобраться с какой-то девицей, опоившей его клофелином и обчистившей квартиру. Случись такое с Буханкой, он бы не стал долго церемониться и искать себе компаньонов, сам бы сучку проучил, но Чушка — другое дело, трусоватый клиент. Ладно, поехали, благо жила Чушкина обидчица недалеко и Чушка заметил ее уже возле дома, она откуда-то возвращалась.

— Вон! Вон она чешет! — обрадованно заорал он прямо в ухо Буханке.

Буханка лениво сплюнул в окно жвачку и тут же сунул в рот новую пластинку «Орбита». Ему казалось, что жевательная резинка помогает отвлечься от зубной боли.

— А ничего телка, — отметил он, равнодушным взглядом проводив до подъезда складную девичью фигурку в рискованном мини.

— Ага, симпатичная, — сглотнул слюну Чушка, — я потому на нее и клюнул, была бы страшная, близко не подошел бы… Кто же знал, что она клофелинщица…

— А клофелинщицы все, как правило, красотки, — буркнул Буханка и спросил: — Ну, так мы идем или нет?

— Идем, идем! — закивал Чушка и первым вывалился из машины.

Буханка — за ним, потянулся, осторожно ощупал языком ноющий зуб и заботливо прижал к щеке ладонь. Чтобы в подъезде сквозняком не протянуло. На Чушку он старался не смотреть, потому что его лоснящаяся ряшка начинала действовать ему на нервы, ведь у этого бугая в отличие от Буханки ничего не болело.

Кинувшая Чушку девица еще возилась с замками на лестничной площадке пятого этажа. Чертыхалась, упершись коленкой в дверь, юбка задралась — вся сахарница на виду.