способные. Матрос Калинкин укачивался и при небольшой качке, при большой – не мог совершенно работать. Камень сколько ни кипяти – не размякнет. Качает уже третьи сутки. Ваханов с двенадцати на вахте за штурвалом. Компас крутится как бешенный, нос уводит то влево, то вправо, но курс надо держать. Состояние нормальное, хотя качка килевая, которую он больше всего не любил. Голова перестала болеть и появился аппетит, наверно, привык, а говорят не привыкают. Окончив вахту, к вечеру пошел в столовую ужинать. Довольно просторная: умещалось пять длинных столов поперек, с буртиками по краям, чтобы посуда не загремела на пол в штормовую погоду. Тарелки со снедью скользят по столу, как фигуристы на льду, особенно при бортовой качке. Чтобы уменьшить их азарт, на стол стелилась простынь. Тарелки сразу прекращали свои морские танцы, но старались выплеснуть суп при наклоне, поэтому наливалось меньше половины. Когда Виктор вошел в столовую, на всех столах, покрытых простынями, уже стояли блюда, наполненные первым и вторым на всех, а за столом сидел только один боцман. Он с аппетитом ел котлеты, на запах и привлекательный вид которых мгновенно среагировал желудок вошедшего. Он сел рядом и они вдвоем начали «метать» котлеты за всю команду. Качка не уменьшалась, но от этого аппетит, почему-то, только возрастал. К ним напротив подсела повариха Лариска, лет двадцати. На нее не действовала никакая качка, по природе не укачивалась. Она и помогала кокам готовить, и официантка, и занималась уборкой. Вите девчонка немного нравилась и, однажды он прижал ее к переборке (стенке) в столовой и поцеловал. Потом разговаривали. Она призналась, что не равнодушна к нему. Договорились встретиться без свидетелей у нее в каюте. После одиннадцати вечера он тихонько зашел к ней. Она жила в двухместной каюте, и была одна. Лежала на нижней койке двуярусной кровати и пригласила его присоединится. Он разделся, но чувствовал себя как-то неловко. Ему никогда не приходилось встречаться с женщинами. Он не знал, что надо делать, и она по молодости еще не успела приобрести необходимых навыков. Они лежали и разговаривали.

– Папа умер, когда мне было семь лет, потом появился отчим, – рассказывала Лариса, – он часто выпивал, бил маму и иногда меня. Я боялась его. Когда мне исполнилось 15 лет, стал приставать ко мне и однажды, мамы не было, дома совершил со мною нехорошее. Маме я не рассказывала, из-за боязни и он стал это делать регулярно, когда ее не было дома.

– Подонок. Как он мог, – возмущался Витя поступком отчима, но рассказ не разбудил его от целомудренной спячки, а скорее всего, произвел обратное действие. Так пролежали они часа два, но мужское достоинство не подавало ни каких признаков жизни, зато мужское самолюбие стало выходить из себя. Неудачный любовник оделся и ушел в свою каюту. Женщина проводила его грустным взглядом.

Виктор был увлекающийся человек, но не женщинами. Его увлекали книги, он много читал, и опять же не любовные, а про сильных людей, преодолевающих трудности. Очень нравился ему Джек Лондон. Его персонажи в период «золотой лихорадки», пробираясь в Клондайк, хотя и имели корыстную цель, но поступки на выживание совершали героические. Другим увлечением Ваханова было фотографирование. Он купил какой-то простенький фотоаппарат, и морская природа не успевала опомнится, как он уже делал снимок. Щелкать фотоаппаратом очень просто, но от щелканья до фотографии, которую можно подержать в руках – «дистанция огромного размера». Нужен и проявитель, и закрепитель, и фотоувеличитель, а в условиях пароходного проживания –трудно, но не поднявшись в гору, не увидишь равнины. Во Владивостоке ему очень понравился портативный фотоувеличитель в чемоданчике. Однако цена – на вес золота. Собрал деньги, что было у него, занял, но купил.

Пошли грузиться на этот раз в порт Ванино. Этот был обыкновенный поселок деревянных одноэтажных домов барачного типа. Заключенные, которые здесь применяли свой труд и глядели на желанную свободу через решетку, после освобождения многие, если выживали, оставались жить. Какие в поселке были культурные заведения, моряки не знали, но знали магазин, где продавалась водка и спирт в бутылках. Водка двух сортов: сорокаградусная и пятьдесят шести градусов, которую покупали охотнее. Запомнилась этикетка на ней с неясным рисунком, похожим на затуманенные мозги. Когда пришвартовались к причалу «знаменитого» порта, самые нетерпеливые и поэтому самые безденежные моряки, очень захотели выпить. «Наскребли» немного, но не хватало. Вспомнили, что Ваханов купил дорогущий фотоувеличитель и всей гурьбой к нему:

– Отдай нам увеличитель, мы купим тебе во Владивостоке другой.

– Да я еще не успел проверить, как он работает, – возразил Виктор. Ему было очень жалко расставаться с техникой, ибо он мечтал попечатать, химикаты у него были.

– Придем во Владивосток там попечатаешь, – уговаривали они, как бы читая его мысли. Как отказать, когда среди просящих были моряки, имеющие большой опыт не только в употреблении спиртных напитков, но и в морской практике, а Витя у них учился. Пришлось расстаться. Вечером в заброшенной столовой на корме спирт разливали по стаканам и пели популярную блатную песню, которая гуляла по России, «Я помню тот Ванинский порт». Весело было, но суровая морская стихия не любила таких «праздников» и наметила себе уже жертву.

Спасите наши души

Закон противоположностей управляет миром. После радости – горе, после дня – ночь, после веселья – слезы, после солнца – буря. Перед началом бури – затишье. Только миновали остров Сахалин, усилился ветер. Волны стали выше и покрылись барашками сколько видел глаз. «Невастрой», груженный под «завязку», тяжело рассекал их. Охотское море явно не взлюбило это плавающее средство почтенного возраста. Почти каждый рейс не обходился без происшествий, но на этот раз, наверно, решило поставить на нем крест.

Еще в порту Ванино боцман подозвал Ваханова и сказал, чтобы он перешел жить в двухместную каюту к матросу Слабухе. В его каюте с трудом умещалась двухъярусная койка и столик под иллюминатором. Леша, как и все работал на палубе, но только четыре часа. Вторую половину рабочего дня занимался продуктами – кладовщик. Каждое утро выдавал на камбуз из своей каптерки то, что необходимо на день. Виктор заходил к нему и раньше. Над столиком у него висело что-то типа шкафчика, а между ним и переборкой свободное пространство – очкурик называли его, снаружи не видно. Там всегда стояла бутылка. Раньше вторую койку занимал кок, и все продукты и закуска находились в их безраздельной власти. Витя принес свой чемодан с нехитрыми пожитками и засунул под