– Не знаю, Гвидо, – сказал Ван-Ин, отхлебнул кофе из кружки и откинулся на спинку стула. Внезапно сморщившись, словно от резкой боли, он помассировал грудь.

– Что с тобой? – обеспокоенно глядя на комиссара, спросил Версавел.

– Извини, Гвидо. Сегодня я неважно себя чувствую, – хриплым голосом ответил комиссар.

– Старость не радость, – засмеялся Версавел.

Ван-Ин ничего ему не ответил. Сержант оборвал свой неуместный смех и опять с беспокойством посмотрел на комиссара. Да на нем лица нет. И это уже не обычная депрессия Ван-Ина, это что-то гораздо серьезнее. Версавел хорошо знал комиссара и был в этом совершенно уверен.

В коридоре раздался шум. Это офицеры поспешно покидали свои кабинеты.

– Пять часов, – язвительно проговорил Ван-Ин. – Конец рабочего дня. Понятно!

Версавел счел за лучшее промолчать.

– А ты, Гвидо, почему не уходишь? – спросил Ван-Ин.

– Разве Мерлин бросил на произвол судьбы короля Артура?

Ван-Ин улыбнулся. Версавел демонстрировал свою начитанность при каждом удобном случае.

– Спасибо, Гвидо. Ты просто ангел, – признал он. – Но не стоит так волноваться из-за меня.

Неожиданно в глазах у комиссара потемнело. От боли у него перехватило дыхание. Его вдруг посетило странное, бредовое видение. Ему представилось, что он находится в огромном холодном зале. Какие-то люди ожесточенно торговались между собой. И тут комиссар понял, что попал на аукцион, где с молотка продается его дом. Изменить уже ничего невозможно. Еще мгновение – и он потеряет его навсегда. Равнодушный, холодный голос произнесет эту ужасную фразу: «Продано!» Сейчас раздастся третий удар молотка, и все будет кончено. Кровь ударила ему в голову, перед глазами поплыли яркие круги. И вдруг все погрузилось в кромешную темноту.

– Господи! Ван-Ин! – сквозь шум в голове услышал комиссар голос Версавела. – Ты меня слышишь?

С огромным трудом Ван-Ин открыл глаза. Комиссар понял, что лежит на полу около шкафа с документами. Видимо, об угол этого шкафа он и ударился головой.

Увидев, что комиссар упал, Версавел не растерялся. Он позвонил в диспетчерскую, затем смочил под краном полотенце и приложил к голове Ван-Ина.

Туман перед глазами Ван-Ина постепенно рассеялся. Боль, к великому облегчению, отступила. Над ним склонились какие-то незнакомые люди. Их было четверо или пятеро. Ван-Ин не мог точно определить, сколько именно их было. Лица их казались комиссару отвратительными и страшными. Они чем-то напоминали героев какого-то фильма ужасов. Версавел выглядел очень расстроенным.

Ван-Ину стало лучше, и он попытался сесть.

– Как ты себя чувствуешь? Может быть, вызвать врача?

Ван-Ин поежился. Пол, на котором он лежал, был очень холодным. Странно, почему он упал? Раньше с ним никогда ничего подобного не происходило.

– Нет, не нужно врача. Мне уже лучше, – запротестовал Ван-Ин. – Я что, потерял сознание? Помогите мне, пожалуйста, встать.

Четверо офицеров неловко, словно мешок картошки, подняли его с полу.

– Спасибо, – поблагодарил их Ван-Ин. Голова его уже почти не кружилась. Но грудь болела так, словно ее переехал грузовик.

– Все-таки мне кажется, лучше вызвать скорую, – сказал один из офицеров. У него был прекрасный выговор, выдававший в нем коренного жителя Брюгге.

– Похоже, у комиссара случился сердечный приступ. С моим тестем на прошлой неделе произошло то же самое.

Версавел оказался в сложном положении. С одной стороны, он знал, что Ван-Ин ненавидит врачей и больницы. Но, с другой стороны, сердечный приступ – дело серьезное.

– Давайте немного подождем. А потом решим, что делать дальше, – сказал он наконец.

– Не нужно вызывать скорую, Гвидо, – возразил Ван-Ин, умоляюще глядя на Версавела. – Мне уже гораздо лучше.

Версавел не знал, как поступить. Его беспокоило состояние Ван-Ина, и в то же время не хотелось отправлять комиссара в больницу. Ван-Ин ненавидел подобные заведения всей душой.

– Ну ладно, ребята. Спасибо вам за помощь. Комиссару уже лучше. Я сам обо всем позабочусь. Идите и ни о чем не беспокойтесь.

Все офицеры, кроме одного, вышли из кабинета. Тот, что остался, опять принялся рассказывать про сердечный приступ, который на прошлой неделе приключился с его тестем. Версавелу с большим трудом удалось его выпроводить.

– Это все из-за твоего кофе, Гвидо, – улыбнувшись, сказал Ван-Ин, как только они с Версавелом остались вдвоем. – Он с самого начала показался мне слишком крепким и сладким.

Версавел помог комиссару удобнее усесться на стуле. В эту минуту Ван-Ин напоминал старика, страдающего болезнью Альцгеймера.

– Кофе, секс и постоянные стрессы. Я ведь предупреждал тебя, Питер, что добром это не кончится. В твоем возрасте подобный образ жизни может привести к самым плачевным последствиям, – сказал Версавел.

Гвидо почти никогда не называл комиссара просто по имени. Но теперь он, по-видимому, очень переволновался за него, и комиссара это растрогало. Неожиданно Ван-Ину пришло в голову, что геи гораздо сердечнее обычных мужчин.

– Ты употребил неверный порядок слов. В моем приступе виноват в первую очередь секс, а потом уже все остальное, – заметил Ван-Ин. – Но и крепкий сладкий кофе для меня просто яд.

– А как насчет курения? – язвительно спросил Ван-Ин. – На твоем месте я бы обратил внимание на то, что пишут на сигаретных пачках.

– Ты прав, Гвидо. Слишком бурный секс для человека моего возраста губителен. Особенно со шлюхами, – улыбнувшись, добавил он.

– У тебя одно на уме. Вообще-то я говорил о вреде табака, а не секса, – уточнил Версавел.

– Да, табак вреден. Но не так, как секс, – продолжал гнуть свою линию Ван-Ин.

– Ты упрям, как кастрированный питбуль, – со смехом констатировал Версавел.

– Дай мне две минуты – и я схвачу тебя за хвост, – пообещал Ван-Ин.

Версавел облегченно вздохнул. К Ван-Ину вернулось его обычное чувство юмора. Мертвенная бледность сошла с его лица. Как ни странно, он очень переволновался за комиссара и теперь был рад, что ему стало лучше.

Версавел вызвал такси и отвез Ван-Ина домой. Несмотря на протесты комиссара, он помог ему войти в дом и заставил его лечь в постель. Затем Версавел разжег камин и убедил Ван-Ина принять «Бромо-зельцер».[10]

– А теперь постарайся уснуть, – сказал Версавел, пытаясь, чтобы его голос звучал как можно строже. – А я посижу рядом и почитаю.