– Скажите, вас почему сюда судьба занесла?

– Меня скоро отпустят, супруге показалось, что я в партизанском отряде в пудожских лесах на стороне Красной армии плохо воевал. Вообще, сдала жена сюда на проверку.

– Как долго вы здесь проверяетесь? – спрашивал у доходяги Зуев.

– Второй месяц пошел, – ответил как есть доходяга.

Георгий Владимирович выслушал и для себя отметил вывод: «Люди арестованы за всякую мелочь, они не должны здесь находиться».

* * *

Ночь февральская, вьюжная. Напевает за стеной сверчок. Посвистывает за решеткой баяном холодный северный ветер. Вьюга завывает, достигая первого этажа. Тусклый тюремный свет падает на пол с потолка, не давая уснуть бывшему комиссару карельской милиции. Он ворочался с бока на бок, не понимая, в чем его обвиняют? Десятые сутки сижу – ни вызова к следователю на допрос, ни уголовного дела в глаза не видел – так думал Зуев.

И теперь протекавшая по его жизни свобода превратилась в холодный могильный каменный склеп, стоящий в четырех каменных стен, потолка и пола, закрытых железом решеток.

Тупые шаги часовых, грохот железа дверей слышались в камеру из коридора. Уводит Бондаренко очередного узника на расстрел. Потом из глубины подвала под ногами слышались выстрелы револьвера. И опять коридорная ходьба часового.

– Не соединяй шконки, – заговорил голос проснувшегося после храпа бывшего партизана.

– Меня скоро отпустят, я красный партизан! Советская власть красных партизан не уничтожает! – заявил Зуеву мужчина.

Тогда Зуев думал: какой наивный человек. Если сюда привезли, то на волю выход не скоро будет, разбирательство предстоит долгим, и большая вероятность, что его расстреляют, не выпустят, раз сюда поместили в расстрельный корпус. Смотрел на партизана Зуев, подумал, но ему не сказал, о чем он подумал.

Наутро после завтрака Георгий Владимирович попросил у надзирателя чистый листок бумаги и чернильницу. Сел за стол. Начал писать жалобу на имя наркома внутренних дел КАССР. Мордвинова. «Объясните причину моего ареста», – требовал объяснения жалобщик.

Прошло еще несколько недель тюремного заточения, но надлежащего ему ответа так и не последовало. Менялись сокамерники, а объяснения причины своего ареста он не знал. И тогда Георгий Владимирович писал новую жалобу, но уже на имя наркома внутренних дел РСФСР товарища Менжинского. Через месяц пришел ответ, напечатанный в машинописном виде:

«Вы арестованы в связи с крупным уголовным делом…»

«Каким крупным делом? Кто его возбудил? Почему до сих пор нет вызова на допрос, и не предъявлено обвинение? Какое чудовищное беззаконие, настоящий произвол»? – писал на листе бумаге новую жалобу Георгий Владимирович, отвечая своим возмущением на отписку. Задавал прежде всего себе новые вопросы, но не находил ответы. А в коридоре слышались новые шаги конвоира, звон дверного железа. Дверь открылась. Сразу последовали безумные крики.

– Эй, партизан, с вещами на выход! А ты чего, писарь, пишешь? Буди его! – обращенные уже к Зуеву.

Георгий Владимирович оторвал глаза от листа.

Тут спящий партизан поднял голову.

– Значит, решили в расход, по-другому не получается? – мужественно заговорил он.

– Без вещей на выход, – сказал строгий голос усатого охранника.

– Ну, прощайте, братки, кто не спит! – были последние слова уходящего к выходу человека.

Потом дверь захлопнулась, и тупо застучали шаги по коридору. Доведя до конца камерного помещение, откуда его спустили в подвал. Там в потемках плохо освещенного коридора партизана завели в специально отведенный накопитель. Там он ждал, сидя на полу в холодной камере, пока еще не приведут сюда двоих человек.

А потом в коридоре раздался громкий крик! Скорей, это был не крик, а мольба отчаянья! Идущий по коридору человек цеплялся за каждую ниточку: «Братцы, нас ведут расстреливать!» B руках одного из охранников была палка-колотушка, металлическая трость: на одном конце молоток, на другом острие. Ему одним ударом конвой разбил молотом голову, другие стали его добивать так методично, испытывая при этом удовольствие. Били, пока он не умер.

Приказав партизану и его собрату по несчастью отнести труп в уборную, надев на голову удавку, привязав к двери туалетной ручки. Их завели обратно. По прошествии десяти минут вывели бывшего партизана в соседнюю комнату на сверку. Сверив дело с личностью, его завели в другую комнату. Там срывали одежду и вязали ноги и руки.

Партизан мужественно держался, понимая то, на что он обречен.

– Произошла ошибка, за ошибку кто-то должен ответить, – сказал он своим убийцам. Знал, его последние слова ему не помогут.

– Все мы там будем, тогда и поговорим, – цинично сообщил приговоренному палач Бондаренко. И вытолкнул его в коридор, где он упал на пол.

Подняв с пола, двое конвоиров поволокли бывшего партизана в одну из больших комнат, поставили его спиной к холодной стене. Сразу не сказав ни слова, кто-то достал заряженный патронами револьвер и произвел выстрел в левый висок.

* * *

В темени часа ночи из спавших на нарах лежебок никто не обратил внимание на звуки стрельбы из подвала. Один только Зуев сидел за ночным дубком. Писал и писал жалобу наверх, но не о безвинно арестованных людях, которых ставят сегодня ночью к стенке, а о своей судьбе, ведь теперь могут расстрелять и его. «Узнает о моем расстреле живущий в Ленинграде отец, не перенесет, такого позора». Думал долго, писал до утра, и лишь под утро сумел с трудом закрыть глаза. Утром во время подъема заключенные 21 камеры увидали пустую шконку партизана свернутой. Самого сидельца на ней не было, но вещи, оставленные им, сохранились на месте.

– О-хо-хо, – слышал Георгий Владимирович причитание арестованного по подозрению в контрреволюционной деятельности рабочего металлургического завода Ильина, поседевшего от страданий средних лет мужчину, оказавшегося здесь за незначительную мелочь. Он подошел к общественному столу и прямо спросил, что дальше с партизаном? Куда его?

– В расход вашего товарища, – огорчил сокамерника Георгий Владимирович.

Слышит – снова лязгнул железный засов на дверях. Заключенных перечитали. После переклички принесли есть. Завтрак: каша перловая, вода, кипяток да кусок хлеба, ломоть. Вот и все, лично меню бывшему начальнику милиции.

Вокруг дубка снова собрались люди, кушают что дают. Покушав, играли в подкидного.

Зуев достал из внутреннего кармана брюк свой боевой орден Красного знамени, с большой любовью разглядывал.

– Мне дали орден за подвиг, – объяснил Георгий Владимирович сокамерникам.

– За что же вас арестовали тогда, товарищ командир? – Захотел узнать у Георгия Владимировича новый сокамерник по фамилии Ильин. Это был интеллигентный, в оправе очков, человек. Со всеми разговаривал с уважением на «вы», он просил, чтоб ему отвечали тем же.