– Видите, что в бумаге написано? А пишут, что арестован по крупному уголовному делу, – предъявил сокамернику бумагу-отписку Георгий Владимирович. Сокамерник внимательно читал написанную на листе бумаги формулировку, долго изучал ее.

– А вас за что арестовали, человек хороший? – Спросил у Ильина Зуев.

Ильин Зуеву пояснил:

– Ходил в милицию на соседа пьяницу и дебошира жаловаться. Сказали – разберемся. А меня сюда по ошибке привезли. – разговаривал Ильин с Зуевым, в это время за дверью слышались тупые шаги.

Дверь камеры отворилась.

– Принимайте нового постояльца на место старого, выбывшего, – сообщил заключенным строгий голос одетого в синий мундир усатого охранника. Он втолкнул вперед себя в камеру, молоденького паренька годиков за восемнадцать, худого, среднего роста. Он стоял на пороге камеры, растерянно смотрел на окно с решетками. Молчал, изучал обстановку.

Дверь захлопнулась за спиной. Замок железный закрылся. В дверной глазок глянул глаз охранника, и тупые шаги в коридоре пошли на убыль. Зуев тогда спросил:

– Вас за что арестовали? – обращаясь на «вы» к пареньку.

Парень молчал, растеряно дергал глазами.

– Не стойте, в ногах правды нет, молодой человек. Рассказывайте как есть, с чем пожаловали, – начал говорить с юношей сиделец Ильин.

– Я в первый раз в тюрьме. Мастеру нагрубил, а они мне «контрреволюционная деятельность» записали, – объявил сокамерникам юноша.

– Вы там большим начальником были, почему здесь оказались? – начал задавать вопросы Зуеву присевший за дубок юноша.

– Вы у нас, молодой человек, прежде всего за свои проступки отвечать должны, – сказал Зуев молодому и хорошему человеку.

– Я в школе был в деревянном здании, на горке за дорогой. Там ставят пьесу «Колхозник и белофинский бандит».

– О чем она? – спросил у молодого человека плотный на тело сокамерник по фамилии Шишкин.

– Пионер, враг кулачества и буржуев, – растратил ценное время камеры юный сиделец, понятно объясняя сокамерникам, какой он хороший.

– Плохи твои дела, – перешел с ним на «ты», Георгий Владимирович.

– Почему плохи? Я в милиции в первый раз, – заявил ему юноша.

– Чай покрепче с сушками хочешь?

– Спасибо, люблю, – благодарил сокамерника юноша, ближе подвинул к столу скамейку.

Сразу за дубок села вся камера. Арестованный Сашин разложил на столе карточную колоду. Камера слушала внимательно, о чем говорит Георгий Владимирович. Выслушав, Шашин заявил:

– Мы у себя в поселке Шуньге настоящую контрреволюционную организацию в действие ввели. Вломились с кольями в контору лесной биржи прямо среди рабочего дня с криками: «Бей жидов, спасай Россию!» Вот и я теперь здесь, какой делаем вывод, господа сидельцы? Лучше наводиться в расстрельной камере за боевой, сделанный против советской власти поступок каждым из вас, чем, оказаться здесь просто так, за косой взгляд, – сделал вывод сиделец Шашин.

В один из дней Зуева вывели во двор и поставили на правом фланге колонны заключенных. Рядом он увидел восседавшего на коне милиционера, на том самом сером коне, на котором он выезжал в торжественных случаях, будучи начальником милиции. Четыре километра от тюрьмы до станции их провели в пешем строю. Там втолкнули в арестантский вагон в отдельное купе с решетками. Глядя в непонятном оцепенении через окно, Зуев увидел стоявшую неподалеку, жену, приехавшую сюда из Воронежа. Она махала ему рукой. Он ответил тем же.

* * *

– Мы наш, мы новый! Выкалывайте весь этот поповский хлам к черту! Вон его! – кричалось рабочими и горожанами.

Выносилось со стоящего на площади Свободы Кафедрального собора церковное имущество, а с куполов храма снимались кресты. Кафедральный собор преобразовывался в столовую. Так решил исполком, так приказала ОГПУ. В один из июньских дней 1930 года строго по желанию большинства трудящихся, проголосовавших за закрытие церкви, колонна верующих расходилась с миром и богом по домам. Кто-то нес на руках грудных ребятишек, зная, что у властей имеются дальнейшие планы использовать церковь под общественную столовую. «Главная городская площадь, именуемая площадью Свободы, теперь должна быть по-настоящему свободной, – говорили мирянам представители Советской власти. – Вместо храма божьего вырастет памятник Ленину!»

– Да здравствуют праздники, посвященные кооперации и культуре! – призывали собравшие вокруг себя отказавшийся от бога народ агитаторы.

Прогуливавшийся по площади «Свободы» с бабушкой Катей Ваня слышал, восхищался призывами. Бросил взгляд на одного из агитаторов. Узнал в нем тридцатиоднолетнего Полозова Георгия Степановича, человека, прошедшего свой славный боевой путь с конца Империалистической войны, принимавшего участие в двух революциях и в Гражданской. Ваня очень завидовал ему. Глядел и хотел быть каким, как он.

«Церковь закрывают, по просьбе трудящихся, народ проголосовал против попов. Теперь вместо церквей будут праздники – как день первой борозды, день урожая, леса, дни школы и многие другие! На месте церкви будет столовая! – говорил на площади агитатор Полозов. Народ диву делился:

– Как мы будем жить без бога? – плакали проходящие мимо скопившихся агитаторов-мужчин идущие от выхода переставшей быть действующей церковью миряне.

Ваня смотрел на рыдающих в колонне мирян, на двух верующих мужчин; один, скорбя, держался рукой за сердце. Распахнутые нараспашку железные двери кафедрального собора оставались дальше и дальше, скрывшись за огороженным по периметру белокаменного храма маленьким деревянным заборчиком, росшими за оградкой большими кустами.

– Молебна больше не будет, – сквозь слезу причитали они.

Плачут мужчины, плачут.

– Неужели без бога жить нельзя? Дяденька Полозов рассказывает – можно. Советская власть принесла народу свободу, – разговаривал Ванечка с бабушкой.

Бабушка сказала:

– Попы – большие паразиты. Они народное имущество разворовывают. Давно, когда страною правил царь, попы служили царю, водя народы в царство тьмы и невежества. Есть ли бог, или бога нет, никто не знает. Как раньше говорили, что земля плоская, а она круглой оказалась. Попы стояли на службе у помещиков и капиталистов, а теперь их не стало, скоро не станет и попов.

– Жалко, что я не участвовал в революции, – поделился Ваня с бабушкой.

Они пошли на площадь к торговым рядам за баранками. Ваня вспоминал – еще недавно выстроит девочек-сестер бабушка Пакушкина Василиса, поведет за забор на причастие. Внутри собора были хоры. Как они запоют. И батюшки были хорошими. Один на Урицкого жил – Богословский отец Николай, служитель Святодуховного собора. Жил с дочкой Екатериной на втором этаже бревенчатого дома. Возраст ему был сорок пять лет. Первенцев отец Владимир с тремя дочерьми – Юлей старшей, Зоей и Тоней младшими, жил в Закаменском районе. В доме было хозяйство со скотиной, сам священник служил в Екатерининской церкви.