— Как знаете, дело ваше, — равнодушно пожал плечами он. — Мне-то, как вы понимаете, все равно. Просто дочь очень просила…

Медленно, очень медленно он сделал шаг вперед. Потом еще один. Молча, так же медленно вышел из кухни. И, печатая каждый шаг своей размеренной военной походкой, неторопливо отправился в прихожую.

Шаг. Еще шаг. И еще один… Вот черт! Неужели сорвалось? Неужели они ему не поверили?… Но ведь он сделал все, как надо. Или был недостаточно убедителен? Или эти Сорокины сложнее и умнее, нежели ему показалось с первого взгляда? В любом случае, если они не согласятся подписать эту треклятую бумагу, ему придется менять ход операции. Разумеется, в конечном счете он добьется своего. Но это будет долго и хлопотно.

Вздохнув, он уже взялся за дверную ручку, не переставая в то же время чутко прислушиваться к мертвой тишине, царящей на кухне; потом поморщился, решительно рванул на себя тяжелую дверь — и был наконец вознагражден за свою решительность воплем, прозвучавшим из кухни. Это кричала Наташа:

— Я согласна! Я подпишу…

И, точно дождавшись соизволения свыше, сразу же — вздох ее мужа, обреченный и бессильный:

— Ладно. Пусть будет так. Мы все подпишем.

Ну, вот и славно. И чудненько. Молодец, Василий Иванович!.. И, улыбнувшись самодовольно и коротко, Котов вернулся на кухню, строгим, хотя и сочувственным тоном говоря:

— Только запомните: я ничего не обещаю. Попытаться — попытаюсь, но гарантировать не могу. Впрочем, о возможной неудаче будем думать потом. А пока давайте решим, как будем действовать сейчас…

Кошмар следующего дня: долгое ожидание в суде, измученное и исхудавшее лицо Андрейки, отделенного от всего мира решеткой и сидевшего уронив голову и тесно стиснув ладони, помертвевший мамин взгляд — все это навсегда осталось в памяти Павлика. Их нового знакомого, Олиного отца, на заседании не было, и мальчишка, не до конца понимавший, о чем, собственно, вчера так долго, за полночь, совещались на кухне взрослые, все время опасался, что обещанная выручка сорвется и Андрея все-таки осудят. Его и осудили; приговор был выслушан всеми в гробовом молчании, а первая Андрейкина учительница, пришедшая в суд без приглашения и горячо выступавшая в защиту Андрея («Я никогда не поверю, что этот мальчик может быть агрессивен! Такие, как он, не представляют угрозы для общества…»), долго потом сморкалась в носовой платок, отводя взгляд от той скамьи, где сидели его родители. Не вытерпев этой тишины и боли всей непонятной истории, Павел вдруг вскрикнул, повернувшись к матери:

— Мама, как же это? Нам же обещали!.. — и тут же осекся, почувствовав, как когтями впилась ему в руку твердая отцова ладонь.

— Сиди молча, — еле слышно, сквозь зубы шепнул старший Сорокин.

— Но это же несправедливо. Он не виноват! — воспротивился Павлик, сердце которого не желало смириться с потерей старшего брата.

Но мама молча положила ему на плечо руку, и эта прохладная рука отчего-то произвела на сына куда более отрезвляющее впечатление, нежели грозный шепот и жесткая ладонь отца.

— Все будет хорошо, — сказала Наташа, даже не пытаясь понизить голос. — Не бойся, Павлик. Все еще будет хорошо.

Через несколько дней Василий Иванович Котов снова зашел к Сорокиным и сообщил им, что его старания увенчались успехом, и Андрей будет отправлен в ту самую закрытую школу, о которой он им рассказывал.

— Я не хотел бы, чтобы вы в дальнейшем искали со мной встречи или пытались стороной разузнать что-нибудь о сыне, — тоном, не терпящим никаких возражений, проговорил он. — Вы можете сильно повредить и мне, и ему. А самое главное — тем людям, которые, вопреки закону, помогли мне устроить его в эту школу. Вы ведь не хотите быть неблагодарными, не хотите причинить им неприятности, не так ли?

— Но мы ведь должны как-то следить за его судьбой, — заикнулась было Наташа. — Не можем же мы полностью самоустраниться из жизни Андрейки!

— Все, что вам нужно о нем знать, вы и так уже знаете, — непреклонно возразил Котов. — Вы знаете, что он не в тюрьме, не в колонии, а в школе, где с ним будут обращаться не как с заключенным, а всего лишь как с трудным подростком. И еще вы знаете, что он вернется, когда окончится срок его заключения — через пять лет. Этого вполне достаточно.

«К тому же за пять лет много воды утечет, — мысленно добавил он про себя. — Не думаю, что вы когда-нибудь еще увидите сына, бедные вы мои родители… Но знать вам об этом сейчас вовсе не обязательно».

А еще через месяц Павлик Сорокин, перенесший тяжелую нервную горячку и впервые появившийся в школе со дня злополучного концерта, подошел на переменке к Оле Котовой и тихо сказал ей:

— Спасибо тебе. И твоему отцу спасибо. Если бы не вы…

— Ну да, спасибо нам!.. — тяжело усмехнулась девочка. — Славно на концертике повеселились. И все благодаря нам, да? Ты это хочешь сказать?

— Да нет, ты меня не поняла. В драке той никто, кроме ее зачинщиков, не виноват. А вот если бы не помощь твоего отца, сидеть бы сейчас Андрейке в колонии.

— Да? — ужасно удивилась Оля. — А разве он не там?

— Ты что, правда ничего не знаешь? — не поверил ей Павлик. — Ты же сама просила отца вытащить Андрюху. Ну, радикально он, конечно, помочь не мог, а вот заменить колонию на закрытую школу — это да, на это его возможностей хватило. Конечно, там не курорт, — невольно повторил он слова Котова, — но все же и не тюрьма, так что…

Заметив, что его подружка потерянно молчит, он оборвал себя на полуслове. Он увидел в ее глазах такую растерянность, такое явное непонимание, что даже слегка побледнел.

— Подожди… — И он потер лоб совсем взрослым, очень похожим на движения его отца жестом. — Ты не просила отца помочь нам? Зачем ему тогда было врать?

— Я не могла его об этом просить, — почти извиняющимся тоном прошептала девочка. — У него нет никаких связей в милицейской среде. Штатским людям всегда кажется, что все, кто ходит в форме, — это все одно и то же. А на самом деле у этих людей совсем разная работа, понимаешь? Мой папа — чиновник, обычный кадровик, только в погонах. Вряд ли он мог вмешаться в такую историю.

— Но он был у нас! — упрямо возразил Павлик. — Он говорил с родителями, они вместе составляли какие-то бумаги… Может быть, он ничего не говорил тебе, потому что не хотел обнадеживать тебя раньше времени? Да что мы мучаемся, ты спроси у него сама!

И Оля тем же вечером спросила. Отец спокойно выслушал ее запинающийся, торопящийся рассказ и недоуменно пожал плечами.

— Наверное, твоему другу это приснилось, — ласково сказал он. — Или, может быть, он принял желаемое за действительное? Если я не ошибаюсь, он только что перенес какое-то нервное заболевание. Похоже, это вообще у них семейное — неполадки с головой…

— Неправда! — вспыхнула Оля. — У Павлика с головой все в порядке. И у Андрея тоже не было никаких отклонений, я же хорошо его знала.