— Нет, — покачал головой младший Сорокин. — Она сама все знает. Она поймет.

— Я здесь, собственно, именно по Олиной просьбе, — медленно, точно нехотя выцеживая признание между узких губ, протянул Василий Иванович. — Она, понимаете ли, вбила себе в голову, что всему виной несчастный концерт. Считает, что, если бы не она, вы с Андреем не оказались бы ночью на этой улице. Она… она даже плачет, — и Котов пожал плечами, точно извиняясь перед собеседниками за неразумное поведение своей дочери. — И еще она просит меня помочь… если, конечно, такое окажется возможным.

В этой тщательно отрепетированной, много раз повторенной им перед зеркалом тираде почти все было правдой. Ему и в самом деле не удалось, как он ни старался, заставить дочь забыть о его собственном причастии к этому злополучному концерту, его инициативе в приглашении Павлика Сорокина, его просьбе о том, чтобы кто-нибудь встречал ребят, и обо всем, что случилось потом. Разумеется, Оля не собиралась ни в чем упрекать отца. Но девочка находилась на грани нервного срыва и действительно рыдала целыми днями — на уроках, после уроков, поздним вечером в кровати, укрывшись одеялом с головой… И в то же время она ни о чем и не думала просить Василия Ивановича. Оле и в голову не приходило, что сухой и строгий ее отец, чиновник из кадрового военного ведомства, сможет хоть как-то облегчить участь Андрея. Она бесконечно любила отца, но никогда не представляла себе огромных размеров его влияния, подлинной высоты его должности, масштабов его почти безграничных возможностей. И слава богу, конечно, что не представляла… Но почему бы сейчас, перед этими отчаявшимися, потерявшими способность критически воспринимать информацию людьми ему бы и не сослаться на просьбу дочери? Ведь, в конце концов, все, что он делает, и в самом деле пойдет Андрею Сорокину на пользу. Во всяком случае, на том жизненном этапе, на котором находится сейчас этот парень.

Все эти мысли пронеслись в голове Котова в мгновение ока, и, заметив, как широко раскрылись глаза Павлика, как поднял хмурую голову его отец и как неслышно появилась на пороге кухни мать, он бесстрастно отметил про себя: «Клюет. Ну и отлично. С богом!» Для пущего впечатления надо было повторить предложение, но так, чтобы Сорокины поняли: все это крайне трудно, крайне опасно и делается им только ради любимой дочери и в качестве огромного одолжения несчастной семье.

— Так вот, — он сделал вид, что колеблется, но все же готов сделать попытку помочь. — Вы понимаете, конечно, что предпринять здесь что-нибудь весьма сложно. Но…

— Но вы могли бы попробовать, да? — перебила его Наташа, и в голосе ее прозвучало столько надежды, что на мгновение Котову стало даже немного стыдно. — Скажите, вы правда можете для него что-нибудь сделать?

Он сделал вид, что размышляет.

— Ну, скажем, если… Скажите, вы никогда не замечали за Андрюшей чего-нибудь странного… необычного, нестандартного в поведении?

Интимно-домашнее «Андрюша» в его устах почему-то резануло слух Павлика, но вместе с матерью он хором ответил «Нет!», а Максим Сорокин медленно пробормотал в то же время, едва разжимая губы: «Да, да…»

— Так да или нет?

— Это нельзя назвать странностями в привычном для всех смысле слова, — принялась торопливо объяснять Наташа. — Просто Андрей всегда был немного замкнутым, склонным к одиночеству, а в детстве чуть-чуть запаздывал в развитии. Но ведь потом он выровнялся, и теперь учителя даже хвалят его. Ведь это не странности, правда?

— Тогда я вряд ли смогу для вас что-нибудь сделать, — и Котов картинно развел руками. — Вот если бы вы могли подписать бумагу о том, что психика вашего сына всегда была крайне неустойчивой, что он нуждается в особом режиме, что колония может окончательно лишить его надежды когда-нибудь превратиться в полноценного члена общества…

— К чему вы клоните? — резко перебил его отец, подавшись вперед и уставясь на странного посетителя тяжелым, немигающим взглядом. — Вы хотите, чтобы Андрея признали невменяемым?

Василий Иванович помолчал.

— Это вы этого хотите, — очень тихо, подчеркивая голосом каждое слово, проговорил он. — Это вам нужно, чтобы вашего сына признали бы неспособным нести ответственность за свои поступки. Но увы, такое судебное решение превосходит мои скромные возможности.

— Тогда о чем вы… Почему вы… — И Наташа снова заплакала, упав на табуретку, точно не в силах больше держаться на ногах, и уронив голову на скрещенные на столе руки.

— Дайте ей стакан воды, — голосом заботливого врача посоветовал хозяину дома Котов. И, подождав, пока женщина немного успокоится, продолжил: — Я действительно не могу повлиять на исход завтрашнего дела в суде. Но после приговора, содержание которого я примерно способен себе представить, я смогу добиться того, чтобы ваш сын вместо зоны попал в закрытую школу, где находятся ребята, совершившие примерно такие же проступки, что и он, и где условия для жизни и обучения будут не в пример лучше тех, что его ожидают в колонии для несовершеннолетних.

— А где эта закрытая школа? — спросил Павлик, сообразивший из всей этой речи только одно: Андрейке, кажется, все же можно помочь, и сделать это вызвался не кто-нибудь, а отец его замечательной, самой лучшей на свете девчонки.

— Э, нет, — и Котов погрозил ему пальцем. — Закрытая школа на то и закрытая, чтобы ограничить любые контакты своих воспитанников. Не тюрьма, конечно, но ведь и не курорт. Вы не будете видеться с Андреем, не сможете писать ему.

— Даже писать!.. — этот крик, кажется, вырвался из самой глубины материнского сердца.

— Вот именно: ни встречаться, ни передавать посылки, ни писать, — терпеливо повторил гость. — Но зато вы будете знать, что сделали для вашего ребенка все, что только могли, и максимально облегчили его участь. Разве оно того не стоит?

Сорокины подавленно молчали. А Котов, чувствовавший, что пока не добился желаемого и что это святое семейство надо «дожать», непреклонно добавил:

— Вы понимаете, разумеется, что попытаться что-нибудь предпринять в этом направлении я смогу, только если на руках у меня будет подписанный вами документ о выявленных психических и физических отклонениях в развитии Андрея.

— Господи, Господи, вразуми меня, — потрясенно прошептала Наташа. Ее светлые глаза впервые показались мужу темными, как ночь, — такие черные круги окружили их, такими запавшими и измученными они выглядели. — Еще и это… За что ж это все моему мальчику?

И отец, который всегда был самым суровым критиком Андрея, самым безжалостным обличителем его «вывертов» и «странностей», на сей раз встал грудью за старшего сына, потому что во взгляде жены он уловил такую муку, рядом с которой едва ли смог бы жить дальше.

— Ну уж нет, — ощерившись, точно зверь, поднялся на ноги он. — Этот номер у вас не пройдет. Сумасшедшим я вам Андрюху представить не позволю.

Тонкие, строгие брови их позднего посетителя удивленно поползли вверх, и он холодно глянул на хозяев дома, тоже подымаясь из-за стола.