Ссудный день обещал ему возможность начать заново. Так или иначе его жизнь изменится кардинально. Либо он погибнет, либо сядет в тюрьму, либо станет героем революции – и любой расклад будет лучше, чем существовать как сейчас. Обычной заурядностью, сливающей в Сеть все печали и радости, все надежды и страхи, чтобы мир имел возможность наблюдать, как он становится выше, становится старше, но, по сути, не становится никем.

Подавляя истерический смех, Чарли отстреливал состоятельных мужчин и богатых старух. Метил он всегда в затылок, чтобы пуля вошла через основание позвоночника и вышла через разинутый в крике рот. Так получалось аккуратнее, меньше потом уборки. Белок вообще убойная штука, он липнет ко всему намертво, как клей. Раскрои человека пополам автоматной очередью – и пол придется отскребать всем кланом.

Внутри у Чарли росло нечто новое. Какое-то всепоглощающее чувство. Ему могло быть только одно имя – ликование. Впервые в жизни не нужно было беспокоиться о призыве. Раньше Чарли не особо задумывался о будущем, потому что там всегда маячил призыв или атомная война. С тех пор как ему исполнилось восемнадцать, над ним нависал призрак скорой, неизбежной смерти. Сегодня же Чарли впервые увидел перед собой будущее. И впервые он мог на это будущее как-то влиять.

Всю жизнь ему внушали, что мужчина – это защитник и нет участи почетнее, чем отдать жизнь за другого. Если у юмора есть основа, то это чувство глубокого облегчения. Чарли радовался тому, что смерть больше не внутри него, она снаружи.

Сцена, которая разворачивалась перед его глазами, была уродливее некуда. Кровавей некуда. Однако могло произойти кое-что пострашнее.

В книге Толботта говорилось, что человечество никогда не узнает о своей самой страшной ошибке, потому что никто не переживет ее последствий. Сегодняшнее кровопролитие было чудовищным, но оно предотвратило атомную войну. Всемирный голод. Пандемию, которая унесла бы жизни миллиардов.

С детства Чарли внушали, что он и ему подобные являются безжалостными угнетателями, насаждающими патриархат, жестокосердыми воинами, колонизировавшими весь мир и поработившими кротких дикарей в потерянном раю Жан-Жака Руссо. Спасибо, академики. Чарли мог примерить это на себя. Ярлык «хуже Гитлера». Сегодня он продемонстрирует людям, что они в нем не ошиблись.

Прямо как в телесюжетах, когда берут интервью у соседей и близких друзей серийного убийцы и все они клянутся, что это был милейший и добрейший человек, который в жизни мухи не обидел.

После Ссудного дня мир узнает новую правду – каков на самом деле #хорошийпареньчарли144.

Ему надоело учить историю. Он хотел сам ее творить.

* * *

Сенатор Дэниэлс лежал без движения среди мертвых коллег. Он червяком зарылся в их трупы, и чужая кровь насквозь промочила его сшитый по мерке костюм. Когда все началось, сенатор успел спрятаться в числе первых, а дальше вокруг посыпались убитые. Дэниэлс чувствовал, как тела содрогаются в предсмертных спазмах. От их крови у него прилипли к голове волосы и склеились веки. Пропитанные кровью брюки облепили худые ноги, вязкая красная жижа перепонками свернулась между пальцев. Дышал он как прикинувшийся мертвым кролик – мелкими вдохами, редко и еле-еле. Лежа вниз лицом, он прижимал к ладоням лоб, чтобы скрыть их дрожь.

Потом выстрелы прекратились. Крики тоже. Сенатор Дэниэлс услышал другие голоса. Какие-то люди ходили по залу и переговаривались между собой. Время от времени они крякали, поднимая что-то тяжелое. Сначала исчез гнет, давивший на сенатора сверху. Потом оттащили труп, лежащий рядом. А потом его самого ухватили за плечо и перевернули на спину. Сенатор перестал дышать. Чья-то рука поволокла его за плечо, чертя по скользкому от крови мрамору борозду, как тормозной путь. И бросила. Дэниэлс рухнул безжизненным кулем. Он все так же не дышал и не шевелился, застыв в шоке, но капли пота, проступающие сквозь кровавую маску, и паническая дрожь грозили неизбежно его выдать.

Чьи-то пальцы схватили его за ухо, и острая боль пронзила место, где ушная раковина крепится к коже черепа. Сенатор завопил, раздирая склеенный рот и глаза.

Пальцы разжали хватку. Над сенатором возвышался человек – дикарь в камуфляжном комбинезоне с охотничьим ножом в руке. Один из вчерашних рабочих, которые жарили мясо перед Капитолием. Его руки в латексных перчатках были вымазаны красным – и на этот раз явно не кетчупом. На секунду сенатор встретился с ним взглядом. Глаза у работяги были зеленые, расширенные от удивления.

– Пожалуйста… – взмолился сенатор шепотом.

Он уповал на то, что работяга сжалится над ним и бросит среди мертвых. Горючие слезы прорисовали светлые дорожки на его щеках.

Но человек развернулся и крикнул своим подельникам:

– Эй! У меня тут живой!

Дэниэлс с трудом приподнялся и сел. Его окружали такие же дикари с багровыми от крови руками. Глянув на Дэниэлса, они продолжили бродить среди трупов – целых, располовиненных, безголовых – по щепкам, в которые превратились столы. А один, сунув в карман штанов какой-то маленький окровавленный ошметок, крикнул первому в ответ:

– Ну, отправь его к остальным недобиткам.

И указал куда-то охотничьим ножом, с которого срывались тяжелые красные капли.

Там, у стены, сбилась в кучу маленькая группка плачущих людей. Лысых и сутулых, с круглыми выкаченными животами и тонкой пергаментной кожей, обтягивающей скелет. Старики, густо вымазанные в чужой крови.

В нескольких шагах от них один из дикарей кромсал кого-то ножом. Отпилив нечто маленькое, он поднял это в руке, и следом потянулась тонкая проволочка. На ее конце болтался коробок. Дэниэлс не сразу сообразил, что же это такое. Слуховой аппарат. В отрезанном ухе. Дикарь выковырнул его, отбросил в сторону и сунул ухо в задний карман.

Человек, стоящий над Дэниэлсом, улыбнулся. Ухмылка была недобрая, кривая, но все же не лишенная жалости.

– Яму снаружи помнишь? – спросил дикарь и кивнул на жмущуюся к стене стайку уцелевших. – Ваша задача – сгрести в нее все это дерьмо. – И рукой с ножом он широким жестом указал на трупы, устилающие пол. – Ясно?

Пальцы Дэниэлса потянулись к уху, в котором еще пульсировала боль. По щеке лилась теплая кровь. Теплая. Он жив.

– Ну, иди, – велел улыбающийся дикарь. – Иди к своим дружкам.

Сенатор Дэниэлс медленно кивнул и кое-как поднялся на ноги.

* * *

Еще в Прежние Времена… пока не начали заполняться ямы… Уолтер гнал прокатную машину назад в Портленд, штат Орегон, играя с Толботтом Рейнольдсом в кричалки. Эту игру они с ним придумали, чтобы Уолтер мог проверить, жив ли его старик в багажнике.

Уолтер кричал:

– Стейк-соус «А-один»!

А Толботт ему из багажника:

– «Формула четыреста девять».

А Уолтер ему:

– «Севен-Ап»!

А Толботт: