жили, так они здесь и остались жить. С бывшей женой я не дружу, как вы со своим мужем, но вот с ее родителями у нас нормальные отношения. Они помогают мне, смотрят за Олей. Я ведь днем должен ездить на работу.

– На работу? – удивилась я тому, что творческий человек где-то работает в Америке. – А кем вы работаете?

– Я недавно открыл свой бизнес.

– Ах, бизнес… – разочарованно сказала я. Как я могла подумать, что для творческого человека в этой страшной стране есть работа?

– Производим рекламные вывески. Это тоже своего рода творчество.

– Да, своего рода.

– Прежде я работал на хозяина. Я выполнял всю работу, а он забирал всю прибыль. Мне это надоело. Решил открыть свой бизнес. Все его клиенты перешли ко мне. Они не хотят иметь дело с Алексом, которого не видели уже несколько лет. Они привыкли ко мне и хотят продолжать работать со мной. Так что клиентура у меня налаженная.

Я слушала рассказ Гарика о бизнесе просто из вежливости. На самом деле, ничто не интересовало меня меньше чем бизнес. Глаза мои невольно блуждали по сторонам. Я не могла понять, что было в этой квартире такого… я не могла подобрать нужного слова. Творческая обстановка, само собой. Но, кроме этого, было что-то другое.

Что-то очень важное. Давно забытое ощущение дома… Уюта? Покоя?.. Как будто закрыли двери, откуда много лет дул ветер, слышен был свист непогоды, и стало вдруг так тихо, спокойно и хорошо.

Ощущение дома… Как странно воспринималось то, что светло-голубые стены, гармонировали с темно-голубым карпетом. Светло-серые шторы удачно сочетались с голубым цветом, опять же гармонируя с серым цветом кожаного гарнитура, состоящего из двух по-мужски грубых диванов, таких же кресел и журнального столика.

С тех пор как мы уехали из Нальчика, я впервые оказалась в обстановке, хотя бы отдаленно похожей на дом. У нас дома тоже стояла нормальная мебель, а не подобранные из гарбича разношерстые части интерьера. И цвет штор гармонировал с цветом мебели. Дома, то есть, конечно же, в Нальчике. А здесь? Какой здесь дом?.. Здесь, даже если бы и были деньги, не хочется покупать мебель, не хочется прибивать книжные полки. Да и некому: дедушка умер, а папа с гвоздями не дружит. Я не вынимаю своих книг из ящиков просто потому, что не чувствую, что приехала. Я живу, как будто завтра или в любой другой день я наконец поеду назад, домой.

Дома тоже все предметы подходили друг к другу по цвету и стилю. На окнах тоже висели занавески. А здесь… Я задумалась, пытаясь вспомнить, что же висело в моей квартире на окнах. Вспомнила, что висели шторы, которые кто-то подарил на свадьбу. Я долго думала: повесить такие шторы на окна или не стоит, т. к. они казались мне эталоном дурного вкуса. Решила в конце концов повесить, т. к. голые окна создавали дискомфорт вечером и ночью, когда включали свет и было видно с улицы все, что происходит внутри. Любопытно, что я могла молниеносно вспомнить, какие занавеси висели у нас дома сто лет назад в Нальчике, и долго думала, вспоминая, что висит на моих окнах сейчас.

В Нальчике тоже вот, как сегодня, чай пили, разливая его в чашки из сервиза, а не из чашек вразнобой, как в эмиграции. Чашки подавали на блюдечках, с чайными ложечками. Торт подавали не в картонной коробке, в которой его принесли из магазина, а в специальной тортнице, со специальной хрустальной лопаткой. Пронзительная ностальгия по тем временам, когда я жила в родном доме, переполнила меня. Как давно не была я в человеческой обстановке! Как давно не была в доме, где чай пьют из сервиза, а книги не пылятся в дорожных ящиках, проделавших путь от Бреста до Нью-Йорка, как у нас, а разложены по полочкам. Как давно не была я в доме, где вообще есть книги.

Странно, мне всегда казалось, что все материальное для меня неважно. Я даже не подозревала, что такие элементарные вещи, как обстановка, мебель, чайные или обеденные сервизы, чистота, порядок в квартире так сильно, исподволь, воздействуют на душу. Дело даже не столько в самих вещах, сколько в общем ощущении, которое они создают. Чувство дома, это, оказывается, не наличие квартиры.

Кухня у Гарика была полностью превращена в мастерскую художника. Здесь стояли кисти всяких размеров – в баночках, в глиняных кувшинах. Краски. Холсты. Письменный стол. Ночная лампа на столе. Книги. Книги. Книги. Что напоминает мне этот уголок? Мою комнату в Нальчике… Потерянное детство… Потерянное счастье… Я теперь точно поняла, что никогда не смогу быть счастливой в Нью-Йорке. Никогда.

Я достаю с полок разные книги. Только читаю заголовки, и этого достаточно, чтобы земля, медленно кружась, уходила у меня из-под ног. «Эпоха Возрождения», «Модернизм», «Западноевропейское искусство второй половины XIX века», «Мифы и легенды Древней Греции»… Достоевский, Чехов, Пушкин…

Почему у меня такое чувство, что я дорвалась до сокровищницы? Ведь все эти книги я тоже привезла с собой. Большинство из них я даже ни разу не вынула из ящиков, в которых они пересекли океан. Почему я не могла все это читать одна?

Когда все это ты видишь в чьей-то еще квартире, – совсем другое вдохновенье. Почему для меня так важно, чтобы все, что я люблю, было еще хоть кому-нибудь, кроме меня, нужно? Я как будто уже усомнилась во всех своих ценностях: не сон ли мне в детстве приснился? Не сон! Вот есть еще Гарик. Значит, система ценностей реальная. Вдохновение. Радость. Реальная система ценностей! Не приснилось.

Лев Николаевич Толстой! Моя любимая книга: «Детство. Отрочество. Юность». Невольно, я отодвинула белую тюлевую занавесь на окне, с замиранием сердца предчувствуя, что сейчас увижу свой сад, застывшую в мечтании природу… но за окном шумела и переливалась огнями оживленная улица Бей-парквей. Прямо напротив, освещенная ядовитым светом неона, вывеска гласила: «Майклз видео». С огромного плаката, целилась в меня из пистолета девушка-ковбойка в купальничке и высоких сапогах.

Я опустила занавес и снова оказалась в мире книг, в ярком тепле настольной лампы. Неужели в этом городе был хоть один человек, который понимал и любил то, что любила я?

– Все идем пить чай, – позвала какая-то полная женщина, – уже нарезали торт, пойдемте все к столу.

Стол был только журнальный. Часть гостей уселась на диван и кресла, второй диван стоял далеко от столика, а остальные расселись вокруг стола, прямо на полу. Творческая обстановка.

Дальше разговоры были обычные, эмигрантские. Это примерно, каламбур из следующих,