Выходя из студии Луччо, я попросила его не провожать меня: ведь, что ни говори, я женщина замужняя. И я ушла, напряженная, а мысли мои уносились к бедному Занделю, всегда занимавшему особое место в моем сознании, а теперь вот преданному. Я свинья, дважды свинья, потому что мне не так уж неприятно быть ею. Но в душе я не очень была в этом уверена.

Я шла, низко опустив голову, ступая твердо и стараясь не сломать каблуки на брусчатке.

И словно в наказание, дома меня ждала огромная коробка шоколадных конфет, переданная посыльным нашей прислуге. Из бумаги, в которую была обернута коробка, торчала записка. Всего два слова: «Мысленно с тобой», и вместо подписи буква «З», как Зорро. Значит, Зандель решил поддерживать со мной связь посредством конфет. Какая детская идея, и опасная: коробку ведь мог перехватить Джано. Я так хотела услышать его голос по телефону, а что он сделал? Прислал коробку шоколада.

Я сосчитала: шестьдесят шоколадок, что для Занделя означает шестьдесят мыслей. Вероятно, и моих должно быть столько же. А что дальше? Что будет после шестидесятой мысли? Я положила в рот шоколадку номер один и спрятала коробку под шерстяные шарфы в мой платяной шкаф. Я все еще обижена на Занделя, который не хочет звонить по мобильнику, и не знаю, обижаться ли мне на него еще из-за этой нелепой попытки установить контакт или принять как парадоксальное и разделенное на кусочки послание.

Первая мысль после первой шоколадки: появление этой коробки сумело отравить мне близость с Луччо. Отличный результат с точки зрения Зорро.

Последнее время Кларисса разговаривает во сне. Слова неразборчивые и тревожные, словно она оказалась в штормовом море; мечется в постели, дрыгает ногами, жалуется, что ветер уносит ее одежду, просит помощи у какого-то неизвестного Луччо, но, может, я плохо понял. Кажется, что она задыхается во сне, говорит с этим Луччо о сорванной, падающей к ее ногам одежде, похоже, что она осталась обнаженной и в ее памяти воскресла деревня нудистов на Корсике. Или возник образ выходящей из воды Венеры кисти Сандро Боттичелли. Она злится на одежду, которая исчезает в морской глубине и достается обгладывающим ее рыбам. Свои невозможные проклятия она выкрикивает в сослагательном наклонении. Да, Кларисса пользуется сослагательным наклонением даже в своих снах. Она женщина утонченная.

Жена редко разговаривает во сне, но в этот период ее что-то тревожит, и она подолгу, путано что-то говорит почти каждую ночь. Надо сказать, что у нас наложено табу на некоторые темы, как будто это противопехотные мины, разбросанные на нашем пути, и мы оба не хотим взлететь на воздух. Да, мы с ней разговариваем, но избегаем таких тем, как политика, и слишком личных. Каждый из нас имеет свободную зону, которая исключает вопросы о жизни жены или мужа. Общих проблем мало. Так, например, в первые годы нашей супружеской жизни у нас была проблема — ожидание детей. Мы даже выбрали имена: Агостино и Аличе. Именам мы не придавали особого значения, выбирали просто так, следуя нашему воображению. После периода разочарования и переживаний мы почувствовали себя бесплодными, как песок в Сахаре, и это в значительной степени обусловило наши отношения. Я не хочу думать, хорошо это или плохо; конечно, обманутые надежды, не признанные открыто, но угнездившиеся в глубине, — я говорю и от имени Клариссы, — привнесли и легкое дуновение свободы, циничности в нашу супружескую жизнь. После первых лет тщетного ожидания мы вычеркнули эту проблему и не сказали о ней больше ни слова, полностью ее игнорируя.

Еще одна ночь неспокойного сна Клариссы, и опять ее сонное бормотание. Многие годы Кларисса не разговаривала во сне, а это уже третий или четвертый раз за короткий срок. Не знаю, связано ли это ночное беспокойство с Занделем и его болезнью, которая действительно произвела на нас очень сильное впечатление. Во всяком случае, в ночных бормотаниях, которые я уже разбираю, Кларисса ни разу не произнесла имени Занделя. Осторожничает даже во сне, девочка моя.

Нормально, что каждая перемена в жизни одного человека или семьи наносит мелкие травмы, о которых мы не отдаем себе отчета, но они отражаются, можно сказать, в бессознательном, хотя бы в ее снах. Зандель конечно же посещал сны Клариссы, даже если она и не произносила его имени. Зандель был для нас привычным гостем, и мы очень остро чувствовали его отсутствие и почувствуем еще сильнее, когда бедняжка уйдет туда, куда уходят все.

— Нам очень не хватает Занделя, — попробовал я прощупать почву.

— Думаю, нам надо смириться, попытаться забыть его.

— Может, он самый лучший из наших друзей, но все-таки зануда. Вероятно, мы нуждались в его занудстве.

— Занудство бывает глупое, а бывает умное, — тут же откликнулась Кларисса.

— Умное занудство, конечно. Похоже на противоречие, но в действительности это оксюморон — замысловатая риторическая фигура.

— Оксюморон встречается и в природе, — заметила Кларисса, — например, глупые люди с умными лицами или умные люди с глупыми лицами.

— Кого ты имеешь в виду?

— Какой ты подозрительный. Нет-нет, я не имею в виду ни тебя, ни Занделя. Я сказала просто так и могла бы назвать знаменитостей, принадлежащих к разным кругам.

— Как-нибудь займемся этим и назовем имена. Начнем хотя бы с Пикассо.

Я не поняла, что задумал Луччо, какие у него мысли. Я даже не пыталась прочитать какую-нибудь его книгу, но уже знаю, что все они далеки от моих интересов и мне нелюбопытны. Много страстей, много приятных слов, звонких, как колокола, — у него такой красивый голос, — но ничего о его жизни, его работе и о его нейронах. Мой опыт говорит лишь о его гормонах. Я с трудом заставила его признаться, что он женат, но совершенно ничего не знаю про его отношения с женой, о его политических взглядах, его аллергиях и идеосинкразиях. Должно быть, он из тех мужчин, которые с женщинами не разговаривают, считая, что не надо зря тратить слова. Не знаю, что и думать: то ли у нас чисто физические отношения, то ли есть что-то еще, не хочу произносить таких слов, которые при подобных ситуациях расточаются в романах, — не тот это случай, мы далеки друг от друга.

Позавчера ночью у меня был мучительный сон, который, к счастью, закончился великолепным траханьем. Я нахожусь на маленькой парусной лодке среди яростного ночного шторма вместе с Луччо, а он пытается удержать равновесие этой хрупкой посудинки, которая то взлетает вверх над волнами, то тяжело плюхается на черную поверхность ночного моря. Я цепляюсь за мачту лодки, и каждый удар волны срывает с меня одежду, так что в конце концов я остаюсь совершенно голой. Луччо стоит у штурвала, и я зову его на помощь. Наконец он подходит, берет меня на руки и уносит в трюм к большому каменному камину, где с треском горят толстые поленья. Луччо мягко укладывает меня на ковер перед пылающим камином, потом ложится на меня прямо в насквозь мокрой одежде, и мы занимаемся любовью, греясь у огня. Наконец, только после этого Луччо начинает медленно раздеваться, двигаясь как стриптизер, и одну за другой швыряет части своей одежды воображаемой публике. Я немного раздосадована: во-первых, тем, что Луччо вздумал заниматься любовью в пропитанной соленой водой одежде, а во-вторых, его эксгибиционизмом. Но мне почему-то показалось совершенно естественным, что в трюме маленькой лодки оказался большой каменный камин с пылающими поленьями.