– Ты не хочешь вступить в комсомол?

Совсем коротенькую фразу Катя произнесла немножко напряжённо, как говорят заранее подготовленный текст и боятся в нём чего-нибудь напутать. Митя растерялся.

– Не знаю… Как-то не думал, – пожал он плечами.

– Подумай. Учишься ты прилично, в классе пользуешься авторитетом, все педагоги отзываются о тебе положительно, человек ты порядочный, исполнительный, – Катя на ходу лепила светлый Митин образ сухим языком официальной характеристики. – Дадим тебе ещё одну общественную нагрузку и к Первому мая примем, а?

Митя хотел в комсомол – обычное желание не отстать от всех. Понятно, что его кандидатуру уже где-то обсуждали, про авторитет и про порядочность высказался кто-нибудь из учителей. Но никогда никто не говорил ему в лицо сразу столько доброго. Авторитет… Опять же – «Порядочный и исполнительный». Почувствовать себя героем, которого запыхавшаяся слава наконец-то догнала, ощутить на голове лавровый венок захотелось ещё раз.

– Я подумаю.

Но Катя больше с дифирамбами к нему не подходила. Было много таких, кого уговаривать не требовалось. Они весьма трезво отдавали себе отчёт в том, что комсомольский билет облегчает поступление в институт. О дальнейшей учёбе загадывала едва ли не половина класса. Некоторые даже знали, какой институт они попытаются штурмовать, и начинали готовиться загодя. Для Мити, если бы ему пошевелить мозгами, наверное, многие специальности показались бы интересными, но в своё будущее он пока серьёзно не вглядывался. А родственники между тем одолевали: скоро конец учёбы, что он думает делать дальше? На его «не знаю» сразу сыпался ворох увещеваний, советов, нотаций. Чтобы отвязались, его дух противоречия сообщил всем, что после школы Митя пойдёт на завод. Мама тихо вздыхала в стороне, и только баба Вера сказала:

– Он уже взрослый, пускай делает то, что считает нужным.

На неё посмотрели с неодобрением.

Обычный рабочий день в середине весны взорвался сообщением: «Гагарин… впервые… Космос… человек… победа!» В школе небывалый случай – радио включили во время урока и на всех этажах. Учителя прерывали занятия, приоткрывали двери в коридор, слушали и повторяли сообщение в классе. Вести после этого урок было очень сложно. На перемене школа гудела. Взволнованная Катя горячо доказывала Мите:

– Вот видишь, получилось же!

Как будто он с ней спорил и утверждал, что человек в Космос никогда не полетит. Этого все ждали и понимали, что уже скоро… Но не думали, что прямо сейчас. Получилось неожиданно и здорово. Короче говоря, это было большое «Ура!» Это «Ура!» стало самым мощным за всю Митину жизнь. Это было такое «Ура!», что оно подняло неуправляемую волну местного значения.

Четырнадцатого апреля столица встречала первого космонавта. Утром в тупике, перед школой, было тесно от учеников. Тупик кипел неповиновением, рокотал и колобродил. Мальчишки и девчонки то сбивались в кучки человек по десять-пятнадцать, то рассыпались в разные стороны. Шум стоял громче, чем на стадионе. Его прорезали крики, потерявшихся в толпе, педагогов. Надрываясь, они требовали разойтись по классам и не срывать уроки. Мелюзгу им кое-как удалось загнать за парты, но вольница старшеклассников смиряться не желала. Внутри здания прозудел звонок, и его восприняли, как сигнал, – молодёжь выплеснулась на улицу. До Красной площади – рукой подать. Прохожие всё понимали и, глядя на школьников, улыбались. В этот день вообще почти все улыбались.

Красная площадь была полна народу, и по ней тоже плавало множество улыбок. Мелькали воздушные шарики и самодельные плакаты. Школьники моментально смешались с публикой. Митя случайно оказался рядом с кучкой своих ребят и девчонок, в которой мелькало клетчатое пальто Кати Донцовой.

Пятеро неожиданно появившихся милиционеров с мегафонами принялись вежливо, но твёрдо объяснять, что площадь надо освободить, что надо подняться по улице Горького, там построиться в колонны и в назначенное время организованно пройти мимо трибун. Полный благодушия народ, не желая портить праздник, безропотно выполнил просьбу. Большая и беспорядочная капля человеческих голов вливалась в узкое для неё русло столичного Бродвея и вязко текла вверх. Головы, головы, головы… Где-то пели, где-то смеялись, где-то от избытка радости кричали «ура!» По мере того, как капля, подпираемая сзади медленно двигавшимися автомобилями, уползала всё дальше от Кремля, пустоту мостовой через равные промежутки перечёркивали шеренги милиционеров. Неожиданно стражи порядка обнаружились и перед первыми рядами весело бредущей толпы. Они пытались отжать людей в боковые проулки. А сзади появилась ещё и конная милиция. Всадники восседали на лошадях спокойно и чуть торжественно с видом «попробуй подступись». Милиционеры, лошади – всё, как в детстве, на праздничных демонстрациях. Даже сёдла те же – буро-синие. Народ смекнул – его обманули. Разудалое настроение, веселье – и вдруг такое. Люди на минуту остановились, затоптались на месте. Толпа уплотнилась и, медленно осознавая свою силу, повернула назад, вниз по улице. Послышались молодецкие посвисты, выкрики, человеческая круговерть заражалась дурманящей головы удалью. Стиснутые тела в одно мгновенье превратились в единый живой организм. Он задышал, закачался, то наваливаясь на непускающую его цепочку людей в форме, то откатываясь обратно. В этом раскачивании поневоле участвовал и Митя. Чтобы не потерять равновесие, он, задевая за чьи-то ноги и хватаясь за чужие рукава, прошаркивал несколько быстрых и коротких шажков вперёд, потом его тянуло назад, потом опять вперёд. Шутки, весёлый шум, кокетливые женские взвизги враз смолкли, когда ниточка милиционеров лопнула. Позади удивлённо и растерянно ухнуло, и в затылок тяжело дохнула, сорвавшаяся с места и неспособная остановиться, упругая масса. Обернуться назад и посмотреть, что там, – невозможно. Злой мат и испуганное «А-а-а! Задавили!» тут же перекрыл грохот каблуков по асфальту. В напряжении окаменевшей улицы эхо топота, отражённое от фасадов домов, подгоняло сосредоточенно бегущих людей. Бежали по-деловому, серьёзно – в беге заключалось спасение. Мирная добродушная капля обернулась грозной неуправляемой лавиной. Митя со своей компанией оказался в первых рядах. Старались держаться вместе. Ребята окружили девчонок и, как могли, оберегали их от давки. Рядом – испуганные и озабоченные лица. Сиплое дыхание. Кто-то запнулся, схватился за Митин рукав. Устоял. Подпиравшие толпу машины куда-то исчезли. Молчаливый бег. Только топот.

До следующей цепочки милиционеров было метров пятьдесят, и до неё людская лавина разрыхлилась: кто-то поотстал, задние шли шагом. К новому рубежу приблизились более-менее спокойно. И стали. Молодые парни в милицейской форме с бледными лицами и растерянными глазами сцепились руками и изо всех сил держали оборону, наклонившись вперёд, сопротивляясь противостоящей им мощи. Толпа сгустилась, спружинила, покачалась в раздумье и опять навалилась на зыбкую преграду. Она надавила раз, другой и снова тревожно побежала в несколько тысяч ног. И снова в голове только одна мысль: бежать и не упасть, бежать и не упасть. А что делать, если споткнётся кто-нибудь из девчонок? Соколов сообразил первым – дело давно перестало быть весёлым: