слухи, что Ней столкнулся с большими неприятностями и что Шварценберг готовится к новому штурму саксонской столицы. И император отправился назад, проклиная людей, готовых бросить все свои силы против любого количества его подчиненных, но больше не желающих сражаться с ним лично. Его уже прозвали «баутценским гонцом», и теперь ему наверняка стало ясно, что ни один человек, ни одна армия, даже самая пылкая и азартная, не может сопротивляться четырем сильным противникам, объединившимся в три группировки, каждая из которых способна и на наступление, и на оборону. Он походил на блестящего бойца на арене, полной препятствий. Его меч и мастерство превосходили любых двух его противников, вместе взятых, но сзади всегда угрожал третий, стараясь не попадаться под его удар и держась в тех местах, которые благоприятствовали скрытным и осторожным. Он не мог поразить бдительного Блюхера. Он не мог уничтожить Бернадота и его агрессивного союзника фон Бюлова. Чтобы ворваться в Чехию и разбить армию Шварценберга в битве, у него не было сил. Все, что ему оставалось, — скрывать места своего базирования, не дать союзникам объединить свои силы в колоссальную армию и надеяться на утешительные вести от Нея с севера. К югу и востоку от Дрездена непрерывно происходили разведывательные рейды и стычки, крупные и мелкие, и в одной из них в плен попал сын Блюхера. Но это было слабым утешением за потерю Вандамма и большей части его войска.

8 сентября от Нея прибыла депеша, но она содержала новости, прочитав которые весь штаб императора понял: территорию к востоку от Эльбы удержать не удастся, а генеральное сражение, если доведется навязать его союзникам, придется проводить гораздо дальше к западу, в окрестностях Лейпцига — и значит, Дрезден тоже придется оставить. И все потому, что Мишель Ней, пробиваясь к Берлину во главе войск Удино, встретил Северную армию союзников под Денневицем, приблизительно в двадцати пяти милях к северо-востоку от Эльбы, и потерпел сокрушительное поражение, потеряв 22 тысячи человек (из них 13 тысяч пленными), все 40 пушек и 400 подвод с боеприпасами. И вместе с этим донесением пришла весть, подтвердившая опасения пессимистов о том, что вся Германия, фактически, потеряна, так как саксонцы Нея, до того самые верные немецкие части в Великой армии, перед лицом врага бежали или дезертировали.

Наступление Нея провалилось отчасти из-за его собственного промедления, но главным образом из-за превосходства сил союзников, вернувшейся к ним уверенности и храбрости пруссаков. Атака Бертрана на правое крыло Бернадота была отбита, а Ней, подошедший с трехчасовым опозданием, столкнулся с Бюловом и победителями при Гросс-Беерене и не смог их одолеть. Затем саксонцы неожиданно дрогнули: они либо бежали с поля боя, либо переходили прямо к врагу. В образовавшуюся брешь устремилась прусская кавалерия, и французы под ее натиском отступили к Торгау. Эта свирепая атака расколола бегущую армию на две половины, которые во всю прыть устремились в две противоположные стороны.

Но честь победы досталась не Бернадоту. К тому времени, как он подошел со своими шведами, все кончилось, и он мог спокойно двигаться вверх по Эльбе — долгий и довольно неторопливый шаг к трону, ожидавшему его, как он надеялся, в Париже. Итак, Бернадот был на Эльбе, Блюхер готовился загнать ослабленную армию Макдональда в Дрезден, левое крыло Шварценберга приближалось к Лейпцигу. «Моя шахматная партия запутывается», — сказал Наполеон Мармону. На самом деле она была отчаянно запутана, и пора было отступать в сторону Франции. Еще две недели — и станет слишком поздно: то, что осталось от Великой армии, попадет в ловушку союзников на враждебной территории в двухстах милях к востоку от источников боеприпасов, конского пополнения и ручейка новобранцев, собирающихся на Рейне и на Заале.

Как и предсказывал Удино, император сменил гнев на милость и оставил его прикрывать тыл с частью Молодой гвардии. Основная часть армии направилась на запад под моросящим осенним дождиком на соединение с подходящими с севера побитыми полками Нея. Местом встречи был Лейпциг — название, которое вскоре затмит все прочие, ставшие известными в ходе двух саксонских кампаний.

Глава 8

Битва народов

I

Старшие командиры Великой армии, в апреле вместе с Наполеоном прибывшие в Саксонию, не питали особых надежд. Среди них не было ни одного, кого бы не устраивал мирный компромисс, сохранивший бы за ними их честь, звания, приличные доходы и возможность после двадцати лет войн отдохнуть в кругу семьи. Сейчас, отступая, они были готовы на еще большие уступки: потерю Италии и даже почетное отступление за естественные границы Франции, если только удастся сохранить Нидерланды. Но они слабо надеялись на это, слишком хорошо зная своего повелителя и понимая, что армии царя, Фридриха Вильгельма и Франца Австрийского уже отведали вкус победы. С точки зрения маршалов, впереди не было ничего, кроме новых проигранных битв, новых отступлений и, может быть, в конечном итоге возвращения старой знати во Францию, — и тогда низвержение их господина станет катастрофой для них всех. Несмотря на это, они оставались преданными императору — все, за исключением Мюрата. Некоторые из них сохранят свою верность долго, но лишь один — до самой смерти.

Но их становилось все меньше и меньше. Бесьер и Дюрок погибли. Вандамм вместе с генералами Гюйоном и Аксо был на пути в Сибирь. Жомини воевал на стороне союзников. Генерал Киршенер лежал в могиле под Баутценом. Тело генерала Сибюэ покоилось в Кацбахе. Другие оправлялись от тяжелых ранений.

В преданности младших офицеров никто не сомневался, даже после четырех поражений за тринадцать дней. Такие люди, как егерский полковник Марбо и пехотный капитан Барре, были профессионалами до мозга костей. Раны, гибель товарищей и кровавые битвы еще с дней молодости вносили небольшое разнообразие в их жизнь. Они добросовестно и без жалоб тянули лямку службы, испытывая радости и горести, выполняя приказы и предоставляя принятие важных решений своим начальникам. Полковник Марбо, однажды утром бреясь перед зеркалом, висевшим на ветке рядом с палаткой, почувствовал, как кто-то притронулся к его плечу и, обернувшись, увидел перед собой серые глаза императора, проводившего обход с единственным адъютантом. Наполеон попросил Марбо возглавить его эскорт, и Марбо, вытерев мыльную пену с лица, вскочил в седло и сопровождал императора весь день. «В его добром отношении ко мне я не мог найти никаких изъянов», — записывал он, вспоминая этот случай много лет спустя. Капитан Барре и его рота, в том сентябре прорывавшиеся к Эльбе, ограничивали свое недовольство жалобами на хилую кавалерию, которую им приходилось защищать.