Но стоило ее выпустить, она сразу же вернулась к проклятой обезьяне. Нескольких месяцев она ежедневно взлетала или взбиралась по служебной лестнице, чтобы оказаться рядом с ней и закаркать в серьезном и содержательном одностороннем разговоре. Она деликатно постукивала обезьяну клювом, будто прося: «Эй! Я здесь. Давай, поговори со мной, мне одиноко». Я много размышлял о том, что она думала, когда обезьяна молчала в ответ. Раз за разом мы взбирались на башню и уговаривали ее найти другого партнера среди воронов, но это ничего не меняло. Она возвращалась к обезьяне. Это было похоже на одержимость.

Наконец, ей надоело разговаривать с безмолвной металлической обезьяной, и жизнь вернулась в нормальное русло. Но если вы когда-нибудь придете в Тауэр, найдите время, чтобы обойти Северную стену и остановиться прямо перед входом в Кирпичную башню. Посмотрите вверх, и вы увидите металлическую обезьяну – она поможет вам задуматься на мгновение о тайнах любви и потери.

В свободное от выяснения отношений с живыми воронами время мне нравится притворяться «администратором воронов» и встречаться с журналистами, фотографами, художниками, писателями и съемочными группами, которых интересуют птицы. Звучит гламурно? Подумайте еще раз. Вороны сами себе хозяева, и они здесь не для нашего развлечения.

Как-то вечером на Тауэр-Грин я участвовал в съемках документального сериала «Курьезы природного мира» с великим сэром Дэвидом Аттенборо. Сэр Дэвид тогда писал небольшую статью о способности врановых использовать предметы в качестве орудий. Он сидел на скамейке, а режиссер спросил, может ли ворон сидеть с ним рядом во время съемок. Как и во многих случаях до и после, мне пришлось объяснять, что вороны в Тауэре вовсе не ручные и не отличаются послушанием, но мы сделаем все, что в наших силах. Мы попытались уговорить ворона сесть на скамейку. И попробовали сделать это снова. И снова. И снова. Но, увы, ворон отказался войти в кадр и посидеть на скамейке рядом с сэром Дэвидом.

Поэтому через несколько недель бедолага режиссер и вся съемочная группа вернулась, чтобы все переделать. На этот раз нам почти удалось впихнуть сэра Дэвида в кадр вместе с одной из птиц, а я к тому же прославился тем, что и сам попал в кадр. Режиссер заметил, что я самый молчаливый йомен из всех, с кем ему доводилось работать.

В книге «Ворон зимой»великого Бернда Хейнриха есть слова: «Написано про воронов, пожалуй, побольше, чем о многих других птицах». Судя по количеству журналистов и писателей, уделяющих внимание этой теме, он скорее всего прав. Я подтверждаю это собственным опытом и личной библиотекой, которую постоянно пополняю новыми книгами о птицах. Существуют книги о ястребах, о белых гусях, о пустельгах. Вы наверняка вспомните пустельгу Джерарда Мэнли Хопкинса, диких лебедей У. Б. Йейтса, черного дрозда Уоллеса Стивенса, «Оду соловью» Джона Китса. Писатели и поэты способны включать в свои произведения кого угодно – кукушек, сов, попугаев, лебедей, альбатросов.

Птицы для нас явно олицетворяют собой нечто важное. Не хочу изображать психоаналитика, но рассказывая о наших птицах в Тауэре, я подсознательно наделяю воронов своими чертами, а в себя самого вкладываю в их образ. Так происходит со всеми нами: мы думаем, что описываем мир, хотя на самом деле описываем себя.

Что мне действительно не нравится, так это однобокое представление о воронах. Английский писатель Эдмунд Спенсер, между прочим, родившийся и выросший неподалеку от Тауэр-Хилл, написал длинную-предлинную поэму «Королева фей», в которой вороны описываются как «ненавистные посланцы небес»: «Вокруг летали вороны и совы, / Кричать о новых бедствиях готовы». На мой взгляд, это отличная иллюстрация ограниченного понимания воронов в английской литературе. (Мог ли Спенсер видеть воронов в Тауэре? Профессора средневековой и ренессансной литературы, дайте мне знать.) У Шекспира полно воронов, но и он склонен использовать их в качестве предзнаменований смерти и роковой судьбы. В «Макбете» леди Макбет говорит: «С зубцов стены / О роковом прибытии Дункана / Охрипший ворон громко возвестил». В «Юлии Цезаре», когда Кассий представляет свое поражение, то видит, как «И вороны и коршуны взамен их / Кружат над нами и на нас глядят / Как на добычу». И так далее, и тому подобное.

К счастью, порой встречаются исключения. Ирландский писатель Шон О’Кейси ближе всех подходит к правильному восприятию воронов и врановых в целом, когда в книге «Зеленая ворона» (The Green Crow) пишет, что «Корви – веселый парень, несмотря на свой чернильно-черный плащ». Точно подмечено, мистер О’Кейси.

Некоторые авторы – подлинные любители врановых. За время работы в Тауэре я принимал у себя многих из них, и все они, по той или иной причине, изучали воронов, а я всегда поражался их знаниям и увлеченности птицами. Например, Джордж Р. Р. Мартин. Когда я знакомил его с Тауэром, он стремился максимум времени проводить с воронами, но я бы сказал, что любые сходства между нашими птицами и воронами в «Игре престолов» совершенно случайны. Мне часто приходится отвечать на вопросы посетителей, которые интересуются, не три ли глаза у наших птиц. И нет, я никогда не видел ни одного ворона, у которого их было бы три. И нет, они не доставляют письма.

Многие писатели держали птиц семейства врановых в качестве домашних питомцев и компаньонов. У лорда Байрона была ручная ворона, хотя, по правде говоря, у него кого только не было – собаки, обезьяны, павлины, куры, орел и даже медведь. Ворон жил у поэта Джона Клэра. И у Трумена Капоте, чьего ворона звали Лолой. Капоте подробно написал о Лоле в эссе, впервые опубликованном в 1965 году, где сообщил, что она любила прятать различные предметы в его книжном шкафу за полным собранием сочинений Джейн Остин, в том числе «зубной протез […], давно потерянные ключи от машины […], массу денежных купюр […], старые письма, мои лучшие запонки, резинки, ярды веревок и шнурков», и «первую страницу рассказа, который я бросил писать, потому что не мог найти его первую страницу». Для меня подобные вещи маловероятны, поскольку тауэрские вороны, в основном, склонны прятать по углам мышей и недоеденные кусочки крыс. Однако Капоте был литератором, и его ворон вполне мог оказаться как-то по-особенному литературным. Либо так, либо он все это выдумал.

Самые известные вороны обитали у английского писателя Чарльза Диккенса. Диккенс несколько раз упоминает Тауэр в своих романах. Семейство Квилпов из «Лавки древностей» живет на Тауэр-Хилл. Дэвид Копперфилд приводит Пегготи в Тауэр на экскурсию. А в «Больших надеждах» Пип и Герберт проплывают мимо Тауэра, когда пытаются увезти Мэгвича на лодке по Темзе. На этом, признаюсь, мои познания о произведениях Диккенса заканчиваются, но когда дело доходит до воронов, я могу категорически заявить, что он отлично знал своих птиц.

История о воронах Диккенса хорошо известна. В январе 1841 года великий автор написал своему другу о новом романе, над которым он тогда работал. Идея романа состояла в том, чтобы главный герой «всегда появлялся в компании с ручным вороном, который знал бы гораздо больше, чем он сам. С этой целью я изучал свою птицу и, думаю, мог бы создать в итоге очень необычный персонаж». И такой очень необычный персонаж создан в «Барнеби Радже», пятом романе писателя. Действие происходит во время антикатолического восстания лорда Гордона 1780 года. У героя, именем которого назван роман, есть говорящий ворон по кличке Грип, который сопровождает его везде, куда бы он ни отправился. (Здесь, в Тауэре, у наших Гриппов в имени всегда была лишняя буква «п», причины этого я не знаю, но склонен подозревать канцелярскую ошибку.)