Безошибочным женским чутьем она знала, что нравится этому спортивному увальню, который был младше ее на два года. Он всегда норовил во время обеда подсесть за ее столик, а если журналистка делала вид, что не замечает его, то Аристарх садился по соседству, чтобы всё равно можно было перекинуться парой фраз, как бы, между прочим…

А однажды, (было это еще пару лет назад, когда Лариса «дохаживала свой 28-летний комсомольский возраст») зайдя в кабинет, она увидела спортивного обозревателя, восседающего на ее рабочем месте и рассматривающего репродукцию под стеклом, на которой была изображена египетская красавица.

Молодой мужчина поднялся, уступая кресло, и тихо, приблизившись к ней, спросил:

— Интересно, а ты после ночи любви тоже могла бы бошку свернуть?

— А ты хотел бы удостовериться? И не мечтай, — резко ответила Лариса, обозленная тем, что кто-то посмел подсмотреть ее тайное и сокровенное.

— Забирай свои комсомольские взносы, и уматывай, секретарь. Ты, ведь, за этим сюда пришел? — и Лариса пренебрежительно швырнула на стол небольшую, ежемесячно означенную в ведомости сумму.

(Из множества таких небольших сумм складывались финансовые потоки и комсомольские реки большой советской страны).

— Не только. А поговорить? — улыбнулся Аристарх, которому явно не хотелось уходить, тем более, что никого, кроме них, в кабинете не было. — Так, может, я теперь буду называть тебя Клео… Или Клёпа, — сказал он, кивнув на репродукцию.

— Не вынуждай, — и тут Лариса демонстративно взялась за пустую пепельницу, стоявшую у нее на столе.

— Курить — красоту губить, — сказал мужчина, сожалея, что разговор так быстро подошел к концу. И добавил, уже совсем, вроде, будничным тоном, — тут наши на выходных за грибами в Подмосковье собираются, автобус заказали. Поедешь?

Лариса округлила глаза.

— Сыроежки и опята с Кирюшей собирать? И слушать его пьяные бредни еще на природе? Уволь…

— Там еще и другие сотрудники будут, — заметил Аристарх.

— Ты себя, что ли, имеешь в виду, Аристон? — молодая женщина усмехнулась. — Не сомневаюсь, что там и другие сотрудницы тоже будут. Лесные нимфы, так сказать, комсомольско-молодежного разлива…

Спортивный увалень вспылил.

— Ну, сколько можно повторять вам всем: Аристон — это совсем другое мужское имя…

Почему-то все коллеги, особенно молодые, упорно называли его Аристоном, что бывшего метателя копья и нынешнего спортивного обозревателя жутко раздражало.

— Ну, и ладно, — вздохнул комсомольский секретарь главного информационного агентства страны, покидая кабинет. — Зато теперь я знаю твою тайну…

При этих словах Лариса снова взялась за пепельницу и нервно забарабанила по ней пальцами.

Аристарх вышел. И молодая женщина, наконец, свободно вздохнула, в который раз отмечая про себя, что этот мужской индивид действует на нее, как красная повязка на быка. Или — как красный, предупредительный сигнал светофора? Одним словом, раздражает…

Вообще-то появлению Аристарха Яновича Рачинского в ТАСС и в качестве журналиста, и в качестве комсомольского секретаря предшествовало немало событий. И начать, пожалуй, стоит с его появления на свет.

Здесь, пожалуй, следовало бы совершить небольшой экскурс в весьма бурные и печальные события начала двадцатого века. В числе прочего, упомянув и польско-советскую войну 1919-21 годов, которую называют еще и польско-большевистской — события, о которых до сих пор спорят историки с обеих сторон, замешанных в этом конфликте.

Нам же интересно будет проследить конкретную судьбу некоего Аристарха Вацлавича Рачинского, являвшегося в то смутное время поручиком 5-ой польской дивизии, сдавшейся в плен в Красноярске. А также судьбу польки Гражины Мазур, отправившейся на поиски своего жениха вместе с его младшим братом — Ежи Рачинским.

Наверное, об этом рискованном путешествии из Польши в далекую и холодную Сибирь с бочоночком меда, сушеной ягодой малиной и многокилограммовым шматом копченого окорока, можно было бы написать свою историю. Наверное… Мы лишь здесь заметим, что поиски увенчались успехом. Невеста и брат поручика прибыли в Красноярск, когда там свирепствовала эпидемия тифа. Они разыскали Аристарха в одном из тифозных бараков в горячечном бреду.

Приплюсовав к фамильным серьгам и кольцу семейства Мазур приличный кусок окорока, чтобы уговорить конвой позволить забрать умирающего, невеста и брат перевезли Аристарха на съемную квартиру, где и выходили его. Своей любовью, заботой, медом с малиной и наваристым калорийным супом всё из того же копченого окорока…

Потом наступил момент, когда от тифа слегла хрупкая и нежная Гражина. Самым стойким оказался Ежи, которому досталось больше всех и который не смог выехать на Родину, пока не началась репатриация поляков в 1922 году.

К этому времени Аристарх и Гражина были уже обвенчаны католическим священником, и у них был годовалый сынишка, которого они нарекли Яном. Пускаться с такой крохой в дальнюю и трудную дорогу они не хотели. К тому же, молодые супруги видели, что в стране Советов на постоянное жительство остается немало поляков. Доводы же брата Ежи, что дома, на родине, им будет лучше, не убедили. А зря. Ежи уехал к родителям в Польшу, а они остались.

Ну, а потом еще, как известно из истории, в нашей стране был ГУЛАГ, где оказалось немало заключенных поляков. Не минула эта участь и польского поручика и дворянина Аристарха Рачинского. Правда, опять же, как известно из той же истории, в начале Великой Отечественной войны поляки были амнистированы.

Бывший поручик Аристарх Вацлавич Рачинский вышел из лагеря очень ослабленным, почти инвалидом. Воевать он не мог. Зато подрос польский шляхтич Ян, которому к началу войны исполнился 21 год… Лишь в послевоенное десятилетие, когда тысячи поляков из СССР возвращались на родину, уехали из Сибири и родители Яна. Навсегда.

А тогда, летом 45-го, Гражина и Аристарх Рачинские ждали возвращения своего единственного сына в Красноярск. Они знали, что он жив и здоров.

Возвращался на Родину боец Красной Армии (и одновременно потомок старинного дворянского польского рода) Ян Рачинский, сопровождая своего фронтового друга Владимира Ярового, который был на костылях с загипсованной ногой.

Владимир был жителем подмосковных Мытищ. Доставив раненного товарища домой, Ян должен был продолжить свой путь из Москвы в Красноярск, где его очень ждали родители. Но, ведь, никто не знает, за каким поворотом его поджидает судьба. Не знал этого голубоглазый и симпатичный 25-летний поляк.

А судьба явилась к нему нежданно-негаданно в образе пятнадцатилетней сестрицы Владимира — Клавдии, которая в памяти брата, уходившего на фронт, запечатлелась десятилетней пацанкой. А тут… Володька ее и не узнал, когда выбежала на крыльцо почти незнакомая фигуристая девушка, обняла, поцеловала.